Солнечная

Но прежде чем от него оторваться, она должна была поцеловать его напоследок. Этот поцелуй вышел долгим и глубоким, а потом она его к себе прижала, и Биэрд, по-прежнему сидящий, возбужденный до последней степени, с лицом, утонувшим в душистой полутьме расстегнутой блузки, не видящий ничего, кроме ложбинки меж двух налитых грудей, только успел задаться вопросом: почему сегодня эти разговоры и стряпня, являющиеся прелюдией к действительно главному блюду, угнетают его больше, чем обычно? Возможно, он растратил весь запас терпения в тонкой прослойке человечества среди суетных профессоров вроде него самого, где каждый демонстрирует свой собственный стиль академического величия. Когда он был один, компанию ему составляли почти абстракции – кобальтовые ионы, протоны, катализаторы. А о тех минутах, когда он был не один, занимаясь бессмысленным трепом, он предпочитал сейчас не думать.

Она выпустила его голову и распрямилась, произнеся что-то, одну фразу, которую он не расслышал, так как в этот самый момент ее руки скользнули по его ушам. Затем они легли ему на плечи, и он поднял взгляд, с тем чтобы обменяться с ней ободряющими улыбками, что естественным образом завершило бы их физический контакт и позволило бы ей уйти на кухню, но, к своему удивлению, увидел, что глаза у нее на мокром месте: слезы быстро наворачивались, грозя вот-вот потечь. Странно, что при этом она улыбалась, но как-то невесело, как будто отгоняя прочь собственные чувства или насмехаясь над ними. На мгновение его посетил суеверный страх, что он обидел ее своими мыслями, невероятным образом их озвучив одними губами, или что они внятно отпечатались у него на лбу. Но человек – это отдельный остров, и его мысли остались при нем. Нет, тут было что-то серьезное, с ним не связанное. Он тоже встал и взял ее руки в свои, они были влажные, причем не только ладони, но и между пальцев, липкие, жаркие, выражающие сильную эмоцию, которую он был обязан – перспективы плотских радостей таяли на глазах – вытащить и понять.

– Мелисса, – заговорил он. – Что случилось и что ты сейчас сказала?

Последовал новый поцелуй, такой же нежный. Кто знает, может, будет не так уж трудно направить этот вечер в правильное русло.

Она посмотрела на него, словно дивясь его непонятливости, и рассмеялась.

– Дурачок. За что я тебя люблю. Я сказала, что беременна.

– А-а…

Его мозг отключился – мужской эквивалент неврастенического обморока с падением на диван. Беременна. Он пытался совладать с этим набухающим словом – знакомым, конечно, но в данный момент лишенным спасительного контекста, как, например, лицо твоего почтальона, встреченного в неожиданном месте. Но затем это слово с его глубинным смыслом в соединении биологии и судьбы вдруг вошло в паз, точно вогнали стальной болт. Дверь его тюремной камеры стояла нараспашку месяцами, годами, и ничто не мешало ему уйти. Поздно. Стоило ему отвернуться, как один из его сперматозоидов, хитроумный и отважный, как Одиссей, совершил долгое путешествие, проник за городские стены и оставил автограф в ее яйцеклетке. Теперь от него ждут повторения подвига. За сорок лет он сумел уговорить разных женщин, включая двух своих жен, сделать аборт. Можно считать чудом, что он проделал такой путь, так и не узнав, что такое отцовство. Но уговорить Мелиссу – это будет задачка не из легких. Она смотрит на него в упор, губы раскрылись в ожидании слов, первых слов Папочки, по которым можно будет определить курс новой жизни.

– Я бы выпил скотча.

– Пойдем.

Он приобнял ее за плечо, и они вместе перешагнули через разбросанные вещи и направились через гостиную в ее образцово-показательную кухню. На плите, на маленьком огне, томилась зеленая кастрюля, источник всепроникающих ароматов. Больше, если не считать коробки с рисом, ничто не свидетельствовало о стряпне – рабочий столик протерт, очистки выброшены, вся утварь вымыта и убрана в ящички. Откуда в такой полнокровной, чувственной женщине, как Мелисса, взялась эта стерильная аккуратность, оставалось загадкой. Ребенок, с утра до вечера сеющий вокруг себя разор, – вот было бы для нее испытание. Но этот ребенок не должен появиться на свет, вопрос только в том, сколько потребуется времени, чтобы убедить ее в этом. Как она сама не видит всей абсурдности постановки вопроса: он и отцовские обязанности! И хороша перспектива: ему семьдесят, а ребенку нет и десяти! К этому добавить все минусы «папаши»: сам мастер учинять разор, беззастенчивый трудоголик, последние заработки не измеряются даже шестизначными числами, то еще прошлое, риск генетической мутации при передаче одряхлевшего семени потомству, да и ее яйцеклетки наверняка уже почувствовали неприятный холодок тридцати девяти прожитых зим. А его миссия? Будет ли преувеличением сказать, что может пострадать планета, если он отклонится от взятого курса? Пожалуй, нет.