Солнечная аллея

Когда треснул выстрел, каждый на Солнечной аллее сразу понял: это не из ракетницы. И когда Волосатик, как подкошенный, рухнул на землю, все тоже сразу поняли: пуля попала в цель. Волосатик лежал совершенно неподвижно, и над ним уже склонялся Миха, и Марио с экзистенциалисткой уже бежали к ним. И супруги Куппиш тотчас спустились с крыши посмотреть, что случилось, и участковый, которого происшедшее как-никак касалось по службе, уже был тут как тут. И Мирьям со своим братишкой тоже прибежала. Волосатик лежал на мостовой, не шевелился, а все стояли вокруг и ревели. Слева, где сердце, пуля пробила в его куртке аккуратную дырочку. Все так надеялись, что уж такого-то им пережить не доведется. А оно вот возьми и случись. Волосатик не шевелился. Экзистенциалистка склонилась над ним, хотела подложить что-то под голову — а он вдруг как ни в чем не бывало встал. Похлопал себя по куртке и, все еще слегка оглушенный, медленно достал из-под куртки «Exile on Main Street». Альбом был прострелен, но он спас ему жизнь.

Теперь настал черед Волосатика разреветься.

— Настоящая английская прессовка! — всхлипывал он, извлекая из пробитого конверта черные поблескивающие ломти. — Новая была! Запаянная! И обе, обе пропали! Ведь это был дубль! — Волосатик был безутешен.

— Волосатик, если бы это был сингл… — начала было экзистенциалистка, но не отважилась свою мысль продолжить.

— Да, Волосатик, одной бы не хватило, — договорил за нее господин Куппиш.

— Да, конечно! — давясь слезами, согласился Волосатик. — И все равно!!!

И тут Миха увидел, как с полосы смерти через стену, словно птица, летит его любовное письмо. Летит и горит синим пламенем. Искра от падающей ракеты подпалила его, и теперь, поднятое в воздух энергией собственного сгорания, оно, уже черным, почти невесомым, обуглившимся лепестком, медленно пикировало на наш кончик Солнечной аллеи, откуда когда-то столь коварно упорхнуло. Миха смотрел, как горит письмо, а когда оно догорело, взглянул на Мирьям. И та вдруг сразу поняла, что случилось. Разумеется, не во всех подробностях, но она догадалась, что этот выстрел как-то с ней связан.

А через несколько дней Миха и Мирьям опять встретились на улице. В том году это был один из последних теплых денечков. На Мирьям было только легкое летнее платье, а под ним сверху вообще ничего. Миха как раз разворачивал мороженое, эскимо на палочке, и когда Мирьям принялась вдруг изливать ему душу, он с этим эскимо так и замер, не отваживаясь лизнуть, вероятно, ему это казалось недостаточно круто, хотя само слово тогда еще было не в ходу. Так он и стоял, а тающее мороженое тягучей струйкой стекало по руке и капало с локтя.

У обоих на душе кошки скребли. Мирьям явно недооценивала сердечные раны, которые она Михе нанесла, а Миха понимал, что в своем безумном стремлении заполучить письмо чуть не погубил товарища. И не родись Волосатик в рубашке, Михе, может, сейчас бы и жить уже не хотелось. По крайней мере, вся его последующая жизнь была бы омрачена. Впрочем, к чему все эти если бы да кабы?..

Мирьям тем временем как бы невзначай перевела разговор на свой «западный комплекс». Ей ужасно жаль, что она причинила Михе столько страданий, встречаясь с западными ребятами. Она пыталась объяснить Михе, что «эти» всем, всегда и все норовят предписывать, что «эти» все норовят запретить. Под «этими» она, разумеется, имела в виду не западных парней, а родное начальство, начиная от Эрдмуте Лёффелинг и выше. Всех, кто имеет право приказывать.

— Они все хотят нам запретить, ни до чего не допускать! — возмущалась Мирьям.

Ну, вот у нее, из протеста, и возникло желание «этим» не подчиняться, как-то ведь надо ей почувствовать, что не могут ей все в жизни запретить. И когда она с западными ребятами гуляет, у нее что - то вроде гордости появляется, потому что не все в их власти, потому что…

Пока она с трудом подбирала слова, Миха чувствовал: еще немного — и эскимо с палочки упадет. Чтобы не допустить такого конфуза, он собрался с духом и перебил Мирьям вопросом: не хочет ли она сходить с ним в кино, «Вокруг света за восемьдесят дней». Мирьям, собиравшаяся еще долго рассказывать о своей тоске, о том, как вокруг тесно и как ее тянет из этой тесноты вырваться, испытала вдруг огромное облегчение:

— Наконец-то хоть кто-то меня понимает!

Миха, по правде сказать, ничего не понимал, но когда Мирьям, явно обрадованная, с ним попрощалась, Миха радостно махнул ей рукой, отчего жалкий остаток эскимо сорвался, наконец, с палочки и спланировал ему прямо на грудь, заляпав рубашку.

В кино они посмотрели приключения Филеаса Фогга и его верного слуги Паспорту, вволю насладившись танцами живота, маврами, джунглями и пустынями, пароходами и воздушными шарами, крокодилами и буйволами, а также слонами и паланкинами. И опять Миху охватила такая робость, что он не решился закинуть руку Мирьям за плечи, хотя фильм был длиннющий и Мирьям сама нежно прильнула к его плечу.