Солнечная ртуть

Обосноваться где-нибудь в другом месте даже не приходило ей в голову. В бревенчатом доме были пустующие во всех смыслах комнаты: ни мебели, ни людей. Ада часто забредала туда, но в основном предпочитала находиться поближе к жильцам, если не была занята тем, что бродила по холодной осенней земле. В обычной жизни она любила одиночество, но став невидимкой, перестала тяготиться обществом людей. Теперь не надо делать вид, что ей интересны их разговоры, никого не злило и не огорчало её выражение лица — мрачное, как в былые времена все утверждали. Благодать в серых тонах! Когда Ада пыталась, любопытства ради, проникнуть в другие жилища, на неё наваливалось неприятное чувство, будто она вор или просто человек, совершивший незаконное проникновение. И хотя последнее было более чем справедливо, возвращаясь в свой изначальный приют, она вздыхала спокойно, словно приходила к себе домой. Почему-то Аде казалось, что она обладает всеми правами, чтобы находиться здесь.

Одна вещица не давала ей покоя: настенные часы-ходики. «Тук-так» — глухо отбивали они время. Так уютно и мягко, этот звук был таким же приятным, как мурлыканье кошки. Единственное украшение дома, единственная гордость старика — они принадлежали ещё его матери. Никто их не отобрал во время обыска, потому что дерево покрывали копоть и царапины. При беглом взгляде сложно было различить тонкую резьбу: витые колонны, херувимы и звери. За старостью и плохим уходом часы умудрились скрыть свою подлинную ценность. Даже Надежда не смогла бы ничего с ними сделать: её отец, этот немощный старичок, готов был уничтожить любого, кто покусится на его наследство. Каждый день он корректировал время и тепло улыбался циферблату.

Ада часто останавливалась перед ходиками и слушала ритмичное «тук-так», параллельно рассматривая резной декор. Она чувствовала себя коллекционером редкостей и ценителем прекрасного. Только когда взгляд останавливался на ажурных стрелках и чернильных цифрах, девушке становилось не по себе. Самое подходящее тут слово — это, пожалуй, дежавю. Часы притягивали Аду как магнит. Раньше она не испытывала особой тяги к таким вещам, но тут её накрывали чувства, схожие с теми, которые пробуждались дома, при просмотре старого фотоальбома. Будто бы она смотрит сквозь время и видит чужие воспоминания. Только чьим?

К обитающим тут людям она привыкла быстро и почти сразу узнала их: это были её предки по отцовской линии.

Умершие полвека назад, да. У каждого свои недостатки.

Она опознавала их по мелочам: разрозненные предания семьи явно брали начало отсюда. Какие-то ненароком брошенные слова, случайные предметы или места — сомнениям просто не осталось ни малейшего шанса.

Ада помнила, как родственники папы рассказывали про женщину, которая пропила всё своё немаленькое богатство. То ли ей так сильно не хотелось передавать его в чужие руки, то ли загул удачно совпал с тяжёлыми временами, когда богачам приходилось не сладко. Теперь это перестало быть забавной былью. Персонаж легенды обрёл плоть, кровь и скверный характер.

Но первым, кого Ада сумела опознать, оказался дом — точнее, место, на котором он стоял. В незапамятные времена, когда городок смахивал на большую деревню, а по улицам ходили люди — кто в корсетах, а кто в зипунах — именно тут жили её предки. В деревянном особняке, на этом холме, и это доподлинно известно. Долгое время семья отца скорбела по утраченному шедевру зодчества и берегла все документальные свидетельства о прежнем добре.

А в ту эпоху, из которой прибыла сюда неясным способом Ада, на месте дома располагалась заброшенная стройка.

Сколько времени прошло того с момента, как девушка очутилась здесь? Вроде, около недели. Она сбилась с точного счёта на пятый день, отсутствие сна отчасти было этому причиной. Солнце монотонно сменялось луной, а студентка всё наблюдала за прошлым, бесплотной тенью скрючившись на скамье.

После массового стояния у выжженного пятна в огороде, люди в фуражках больше не приходили. Да было бы и зачем — тут ни денег, ни бархата, ни бронзы. Этот эпизод просто стёрся, никто о нём не говорил, да и сама Ада почти забыла о цели визита тех незнакомцев. Что ей хорошо запомнилось, так это ткань чужого рукава, которая не сминалась под её пальцами.

***

Женщина бросила огрызок на землю, последняя выжившая курица подбежала и схватила его. Смешно перебирая лапами, она так улепётывала со своим трофеем, будто боялась, что кто-то позарится на эдакое сокровище.

Женщину звали Надежда. Это имя к лицу всем представительницам прекрасного пола — от юных и робких девочек до матёрых баб, но вот ей оно не шло. Может потому, что в этом человеке надежды не было ни на грамм, как и хоть какой-нибудь завалящей любви. А вот вера как-то затесалась — обречённая и такая унылая, что впору вспомнить древний Вавилон: его жители верили, что души после смерти питаются тиной и пылью.