Солнечная тропа

– Ты – другое дело, ты же человек. А вот чтоб домовой в городе прижился, я такого не слышал. Я потому и спрашиваю, как там. Ведь если получится, как с Куличиком, то в Пески мне обратной дороги не будет – засмеют. Значит, опять мне скитаться…

– А ты что, скитался? – спросил Лёнька и почувствовал, как это слово отозвалось в сердце лёгким холодком.

– Скитался… – ответил домовёнок каким-то чужим, бесцветным голосом.

– Слушай, Панамка! – воскликнул Лёнька, ощущая растущую внутри тревогу. – А где твои родители? Или у вас нет родителей, у вас всё по-другому?

– Нет, не по-другому, – промолвил Панамка с какой-то незнакомой Лёньке надрывной ноткой в голосе. – И отец, и мать у меня были… Но когда я родился, дом наш старый сломали. Я даже не запомнил, что это был за дом, что за хозяева. Остались мы без угла… И потом ещё несколько лет скитались, это я уже помню. Из деревни в деревню переходили, а так ничего себе и не нашли. Ведь сейчас всюду такое – деревни пустеют, люди в город бегут…

– А где сейчас родители?

– Умерли, – промолвил Панамка, словно выронил тяжёлый камень в неподвижную воду.

– Умерли!.. – как что-то невероятное повторил Лёнька.

Он смотрел на Панамку и не мог связать свои представления о нём с этим страшным словом.

– Понимаешь, домовые не могут долго жить без дома, – помолчав, сказал Панамка, – без дома они заболевают. Правда, не так, как люди, у домовых ведь ничего не болит… Они начинают как бы таять, понимаешь? Ну, как снег тает понемногу весной…

– Снег?.. – прошептал Лёнька, чувствуя, как горячие капли неудержимо текут по его щекам.

– Ну, не совсем как снег… Им всё труднее становится проявлять себя в этом мире. Мы ведь из другого мира, понимаешь? А здесь живём, пока мы здесь нужны. Ведь домовой поставлен при доме, а если дома нет – зачем он? Тогда мы начинаем терять силу, нам становится трудно ходить, говорить… А потом приходит день, когда мы уже не можем сохранить своё тело в этом мире. Тогда мы уходим отсюда…

– Уходите? Куда?

– Не знаю… Родители мне говорили, что, когда домовые уходят, они возвращаются на родину.

– А родина это та гора, откуда их унёс Светоносец, да?

– Не знаю, – повторил Панамка, и было видно, что он действительно не знает.

– Ну а потом, – осторожно спросил Лёнька, – потом что было?

– Перед тем, как уйти, они мне велели искать себе дом. Сказали: если очень постараешься – найдёшь. И я стал один искать. Ходил по разным деревням, очень много деревень прошёл. И нигде мне не повезло. Я и в сёла, и в посёлки хаживал, да там ещё хуже, ещё больше бездомных домовых, чем в глуши. Я два года так искал, пока не попал в Пески… А тут здешние домовые меня приветили, и я остался…

– Панамка, а почему у домовых детей так мало? В Песках ты один всего. Почему у Хлопотуши ни жены нет, ни домовят?

– Да ты сам подумай, что было бы, если бы домовята рождались, как человеческие дети, – по-взрослому ответил Панамка. – Ведь даже тем, кто давно родился, и то жить негде. Я вот про город и спрашиваю: живут же там люди, почему тогда домовые в город не идут? Куличик один попробовал, да и вернулся ни с чем. И мои родители – сколько бедствовали, потом и насовсем ушли, а про город никаких разговоров у них не было. Как будто и нету никакого города… Ты не сердись, Лёнька, что я тебя так выспрашиваю, – будто прося прощения, сказал домовёнок, – маленький ещё я, глупый…

Лёнька хотел было возразить, что Панамка вовсе не маленький и глупый, а очень умный, совсем большой домовой, но понимал, что тот ожидает от него иного.

– Знаешь, Панамка, – сказал он, – ты съезди с писателем в город и сам посмотри, как там у него. Понравится – останешься, не понравится – сюда вернёшься. Почему тебе вернуться нельзя?

– Засмеют, – обречённо сказал Панамка. – Кадило засмеёт. Ему такие подарочки только подавай. Если вернусь, он с меня, как с Пилы, больше не слезет. А переселится Пила в Харино, я один для его насмешек останусь.

– Да пускай себе смеётся!

Лёньке было непонятно, как это независимый, самостоятельный Панамка, в одиночку прошедший множество деревень, боится шуток озороватого Кадила.

– Панамка, всё у тебя будет хорошо! – убеждённо проговорил мальчик. – Вот увидишь! А про писателя ты подумай, пока он ещё не уехал!..

– Подумаю, – пообещал Панамка.

ПАНАМКА ЕДЕТ В ГОРОД

Дед Фёдор в фартуке из непромокаемой ткани месил во дворе глину. При виде этого у Лёньки упало сердце: он понял, что и сегодня Акимыч занят по хозяйству.

– А, Лёня, – разгибаясь над своим корытцем, сказал Акимыч, – проходи, проходи… Я, видишь, никак с печками не разделаюсь. Вчера чистил дымоходы, а сегодня сами печи править надо, не то зимой беда.

– Так до зимы ещё далеко…

– Э-э, не успеешь оглянуться, – авторитетно возразил Акимыч. – Я тебе скажу, сейчас ещё не самая горячая пора. Пойдёт уборка, сенокос, заготовка – уже не до печей будет. А я нынче закончу, завтра с тобой куда-нибудь пойдём. Ты уж потерпи…

И желая расшевелить мальчика, спросил:

– А я вчера с крыши видел, как ты к писателю ходил. Понравилось, значит, тебе у него?