Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской (сборник)

Меня туда не приглашали, но я пришел на заседание “Квантовая теория поля и пространство-время”. Хотелось узнать о нынешнем состоянии проблемы, которую “М.П.Б.” поставил за шестьдесят лет до того. Если бы проблему кто-то решил, я, конечно, узнал бы это и без конференций. Но, возможно, появились гипотезы, “достаточно сумасшедшие, чтобы оказаться правильными”, по выражению Нильса Бора. Или же кому-то удалось развить физическую гипотезу Сахарова, высказанную за год до его знаменитой гуманитарной идеи 1968 года – о том, что надежный мир возможен лишь на основе соблюдения прав личности. Гуманитарную теорию Сахарова признали “достаточно сумасшедшей”, наградив его Нобелевской премией мира. Очень хочется, чтобы и его физическая гипотеза 1967 года оказалась плодотворной. Не для того, чтобы украсить его биографию, – очень уж эта гипотеза красива.

В гравитации Ньютона – давно известном всемирном тяготении – Сахаров заподозрил микроскопические свойства пространства-времени. Как упругость материала объясняется его микроскопической структурой, так и всемирное тяготение, по его гипотезе, коренится в квантовых свойствах пространства-времени. Гравитация – упругость пространства-времени, точнее упругость вакуума, а попросту говоря, упругость пустоты!

Сахаров выразил свою гипотезу, разумеется, на физико-математическом языке, но лишь эскизно. Гипотеза эта произвела сильное впечатление на того самого американского теоретика, Джона Уилера, который переоткрыл проблему квантовой гравитации в 1950-е годы. Впечатление столь сильное, что он пропагандировал сахаровскую идею в своих статьях. И, похоже, сглазил – более сорока лет из сахаровского цветка плод никак не разовьется. То ли это красивый пустоцвет, то ли время для плодоношения еще не пришло.

С такими мыслями 2 марта 1996 года в зале бостонской конференции я обнаружил, что председательствует на заседании видный американский историк науки. Мы с ним знакомы, но больше пары минут никогда не беседовали. Слишком быстрая у него речь для моего русского уха.

Тем более меня удивило, когда в своем вступительном слове он обратил внимание аудитории на то, что еще в 1936 году молодой российский теоретик Matvei Petrovich Bronstein первый, и притом замечательно глубоко, проник в суть проблемы, которой посвящено заседание. Он процитировал прогноз Бронштейна о том, что пространство-время окажется лишь видимостью, и завершил цитату немецким талером.

“Неужели так вот и входят в историю мировой физики? – подумал я. – И так быстро исполнилось предсказание Лидии Корнеевны?”

С ней, увы, обсудить это я уже не мог. За месяц до того она ушла из жизни. Грустный получился у меня триумф.

Впоследствии я узнал, что председатель того заседания впервые рассказал англоязычному миру о работе Бронштейна еще за год до конференции в солидном издании “Физика двадцатого века”, цитируя пока не книгу, а мою статью.

Все это, разумеется, мне отрадно. Но, по правде говоря, если кто-то и сейчас ничего не знает о Матвее Бронштейне, меня это не очень занимает, хоть и жаль этих незнающих.

Занимает меня другое.

Ненаписанная книга о Галилее

Не дает мне покоя письмо Бронштейна, датированное 5 апреля 1937 года. Оно адресовано новому руководителю Детиздата, который только что разгромил редакцию Маршака и отстранил Лидию Чуковскую от редактирования ряда книг:

Так как среди этих книг есть и начатая мною книга о Галилее, считаю своим долгом и своим правом высказать Вам мои соображения по этому поводу.

И высказал, назвав своими именами “наглое литературное воровство” и “литературный бандитизм”:

…Я вынужден реагировать на Ваш цинический поступок следующим образом: так как редактор Л. К. Чуковская руководила моей работой в области детской литературы с самого начала этой работы и так как без ее редакторских указаний я никогда не смог бы написать написанных мною детских книг, то я не считаю для себя возможным согласиться на передачу другому редактору подготовляемой мною книги о Галилее. Поэтому я расторгаю договор…

Шершавый слог говорит о состоянии автора. Лидия Корнеевна, увидевшая копию письма лишь после его отправки, считала, что именно оно привело к аресту Мити четыре месяца спустя. Рассекреченные архивы побуждают думать, что искать причины конкретного ареста в 1937 году имеет не больше смысла, чем пытаться понять, почему камнепад в горах убил одного и пощадил другого рядом с ним. Имеет смысл понять причины самого камнепада.