Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской (сборник)

Рецензент итальянский выразился круче: “Книга отдает дань гению, убитому в возрасте тридцати двух лет”. Сильные эмоции, вероятно, помешали рецензенту заметить, что родился Бронштейн в декабре – и в день казни ему был 31 год, 2 месяца и 16 дней. Но все важное итальянец разглядел и рекомендовал книгу “в особенности тем читателям, которых интересует общекультурная сторона физики. Это воистину уникальный вклад российской науки и культуры”.

От подобных рецензий можно было и почить на лаврах, но к лавровым листам добавился стручок горького перца. Американский журнал опубликовал третью рецензию – весьма раздраженную. Признав, что книга содержит “полезную информацию”, рецензент-норвежец заявил: “Если Бронштейн был живым человеком, он не мог быть и наполовину тем гением, каким представлен в книге. Нас вновь и вновь уверяют, что Бронштейн обладал ‘глубоким пониманием’ и ‘огромными знаниями’ почти во всех областях, что его высказывания ‘пророческие’ и всегда ‘по существу’ и что в силу ‘мощного его интеллекта’ – в сочетании, конечно же, с ‘литературным талантом’ – он был ‘на голову выше’ современников, включая таких второстепенных, как Бор, Дирак, Эйнштейн…”

Неужели в английском переводе я пропустил нечто подобное? Переводчица, по ее собственному признанию, на последней главе не могла удержать слез. Мысленно я ее упрекнул: “Вы бы, сударыня, лучше не плакали, а точнее переводили”. Я-то, редактируя свою книгу, держал себя в узде, помня, что любовь слепа, и представил весь известный мне “компромат” на моего героя.

Английский текст хранился в компьютере, которому я и поручил найти закавыченные рецензентом выражения. Оказалось, что одного из них в книге нет вовсе, а остальные грубо вырваны из контекста.

В книге, например, сказано: “В знании иностранных языков Бронштейн был на голову выше коллег”. И это чистая правда. Он свободно владел тремя основными европейскими языками (хоть и не был за границей). С детства знал украинский, сочинял стихи на латыни, в свое удовольствие изучал испанский, древнееврейский, турецкий, японский. Но при чем тут сравнение с Эйнштейном, Бором и Дираком?!

Так что компьютер меня успокоил. Но как понять рецензента? Если бы он хоть слово сказал о том, что Бронштейн понимал гравитацию не столь уж глубоко или что мой анализ в чем-то неверен. Да читал ли он книгу? Или только пролистал и выдернул пару обрывков фраз? Повеяло чем-то хорошо знакомым по старой советской жизни, но норвежское происхождение рецензента не давало простора для фантазии. Норвегия, конечно, холоднее Италии, но… Рецензент, похоже, просто не мог поверить, что личность столь яркая неизвестна ему – маститому историку науки – и что подобных людей губили без вины и без разбора.

“В историю мировой физики М. П. Б. войдет постепенно”

Лидия Корнеевна откликнулась на рецензии письмом:

Поздравляю Вас с ними. На отрицательную, одну, рецензию – не следует, я думаю, обращать внимание. Естественно, что люди отталкиваются от незнакомого им, непривычного имени. К новому имени всегда относятся неблагосклонно; им кажется, что кто-то совершает над ними насилие, втесняя им это новое имя. В историю мировой физики М. П. Б. войдет постепенно…

Пару месяцев спустя я своими глазами увидел, как это происходит.

В Бостонском университете шла конференция, посвященная переднему краю теоретической физики – самому обрывистому ее краю. Прибыли видные теоретики, несколько нобелевских лауреатов.