Солнечные пятна

— До завтра, — тихий голос Че раздается совсем рядом. Губы обжигает нежное тепло, и на них остается вкус мятной жвачки. От неожиданности я шумно вздыхаю и в ту же секунду ловлю новый поцелуй. Колени подкашиваются, и, чтобы удержаться от падения, хватаюсь за Че, висну на нем. Кровь шумит в ушах, горячие руки знакомо и приятно гладят холодную кожу под задравшейся кофтой Ви… Потерявшись в поцелуях и прикосновениях, я не помню себя, но сверху лязгает старый замок, и громкий голос матери рушит к чертям все волшебство момента:

— Танька, паразитка, чего там замешкалась?! Быстро домой, завтра прямо в восемь утра обои клеить пойдешь, стерва! Ишь, на свидание смылась! И кавалера своего бери: пусть помогает, или он только по подъездам обжиматься может?!

Отпрыгиваю от Че в одно мгновение, жгучий стыд выбивает из-под ног покрытый плевками и плесенью пол лестничной клетки.

Че в потемках берет меня за руку:

— Спокойной ночи! — Я слышу, что он улыбается. Легкие шаги отдаляются, гремит железом входная дверь, и мой принц растворяется в пелене дождя.

* * *

В прихожей разуваюсь, хмуро гляжу на мать, но она лишь хохочет:

— Я в окно-то весь вечер глядела — кого там Танюха подцепила?.. Ну высокий, как у той белобрысой. Я ведь всегда говорю: Танюха ее еще переплюнет! А то Анжелка, тварина, все хвалилась, что у дочуры паренек из телевизора!..

Смех стихает от тяжелого взгляда — в нем вся моя усталость, злость и бессилие.

— Ты зачем так при нем, а? — глядя в прозрачные глаза матери, рычу я. — Ты почему выперлась в подъезд, ты зачем меня позоришь?

Последние слова я уже визжу, в истерике сжимая кулаки и чувствуя народившуюся в висках головную боль.

— Так я же… — Глупо моргает мать.

Перебиваю и ору во всю глотку:

— Да что ты взъелась на тетю Анжелу?! Завидуешь, потому что она краше, дочь у нее лучше и парень у дочери круче? А ведь если бы ты была нормальной, я была бы не хуже Вики! Я тоже была бы достойной! И… — крик прерывается, голос становится сиплым, — Сашка был бы жив. Повзрослел, состоялся, внуки твои бы по дому бегали… А теперь что?

Мать пораженно молчит. Из последних сил сдерживаюсь, чтобы не оттолкнуть ее с дороги, и, пролетев мимо, закрываюсь в ванной.

— Нет, ну а че? — растерянно тараторит мать за дверью. — Что такого-то?

Гудит кран, теплая вода с шумом заполняет ванну и укрывает лежащее в ней худое тело. В миллионный раз разглядываю кафельную плитку в засохших мыльных разводах и черную плесень на потолке, протянутые под ним серые веревки, голую лампочку на потрескавшемся проводе. Тело горит от прикосновений Че, я хочу думать только об этом, но заставляю себя отвлечься на мысли о нищете и низком социальном статусе.

Сбылась самая сокровенная, запретная, преступная мечта — я стала девушкой Че. Что я могу ему дать, кроме тела? Ничего. Зато к этому, возможно, и правда красивому телу прилагается целый воз бытовых проблем, низкая самооценка и бестактная, глупая мать — алкоголичка со сворой таких же товарок и собутыльников. Такова реальность, и иной жизни я для себя не напишу, как бы ни старалась. Я отсюда, и никакие стихи не дадут мне прописку этажом выше.

«У тебя совсем отсутствует критическое мышление. Ты прямо какая-то мать Тереза! Как ты можешь не замечать, насколько мать погано к тебе относится? На твоем месте я бы давно ее возненавидела и вообще убила! А ты радуешься, что она «завязала». Надолго ли?» — сквозь шум воды звенит голос Ви.

Она была права: я признаю теперь, что все беды из-за матери.

Этот парень из сказки с манерами и внешностью принца, городская знаменитость и моя самая большая любовь, не подходит мне. Он единственный, кто проявил ко мне сочувствие, но другое дело — отношения, любовь… Мы не на равных, почему же это раньше не приходило мне в голову? Он не должен видеть мой убогий мир, пачкаться о нищету. Но добровольно отказаться от пристального взгляда зеленых глаз, теплых губ и крепких объятий я не могу.

* * *

Не сплю всю ночь, маясь от душных волшебных воспоминаний, от восторга и страшных липких мыслей о девочке, в чьей власти разом все разрушить. Забываюсь тяжелым сном лишь к рассвету, но мать, собираясь на смену, немилосердно расталкивает меня:

— Танюх, поднимайся давай, лошадь. И чтоб все стены к вечеру были оклеены!

— Ты сдурела? Как я тебе справлюсь одна? — хриплю и, продирая глаза, выбираюсь из-под родного одеяла.

— Хахаль пусть поможет — попроси! — Мама заливается смехом и выскакивает за дверь. Вовремя, потому что мои руки вновь непроизвольно сжимаются в кулаки, а зрение размывается от слез.

— Не попрошу, — шепчу, склонившись над умывальником и брызгая в лицо холодной водой. — Из нас двоих только я люблю. Мне никто никогда не помогал. И он не поможет.

Напяливаю прошлогодние джинсы Ви с дырками на коленях, полосатый свитер и мокрые вчерашние кеды, в паршивейшем настроении сбегаю по ступеням и вываливаюсь под мелкую изморось раннего утра.

Надвинув на глаза капюшон, на спинке лавочки у подъезда сидит Че. Он оборачивается на звук шагов, спрыгивает на землю, улыбается:

— Привет, Солнце! Показывай, куда идти!

А я теряю дар речи.