— Ты что, правда что ль, Леннон? — спросил бас.
Джон неприятно улыбнулся, хлопнув себя по бедрам. Он вспомнил ту ливерпульскую драку в шестидесятом, когда рабочие, будущие законопослушные битломаны, чуть его не убили, изменив небрежно весь ход человеческой истории.
— Ну, а если и да, то что?
— Тогда вали отсюда, пока я тебе рога не поотшибал! — приказал баритон.
— Давай-давай, — подмахнула девица. — Иди, откуда пришел, Джон, иди домой.
— Вот-вот. А то еще найдется какой-нибудь кретин и всадит тебе пулю в лоб.
— А то и все пять…
— Ведь ты славный малый, Джон, шлепнуть тебя — значит примазаться к твоей славе.
Джон внимательно посмотрел на этих фантастических существ. Один был предельно похож на глубоководного краба: его глаза-шарики крупно дрожали на эрегированных стебельках. У другого была голова: круглая, бритая, крупная, как яйцо динозавра. Третий был ничем не примечателен, но имел в заднем кармане рыбу, и нестерпимо этой рыбой вонял. Четвертый был женщиной, но это только так казалось: Джон дал бы руку на отсечение, что это транс.
Ладонью Джон ощущал в кармане силуэт своего новенького револьвера. Он медленно достал его на свет и посмотрел с поддельным удивлением на вороненую сталь, затем заговорщически подмигнул обидчикам. Негры замерли и побледнели, словно став ненадолго белыми. Девица взвизгнула, обморочно валясь навзничь.
— Нет-нет, Джон! — крикнул бас. — Не надо, Джон. Мы пошутили.
— Я тоже, — сказал Джон и начал стрелять: Гуу! Гуу! Гуу! Джуб!
Это была галлюцинация. Мгновенная и яркая, как звездная вспышка. Джон обнаружил себя статуей с руками на бедрах, а четверо подонков мирно смеялись над ним с пяти ярдов пространства, живые и невредимые — крабалокер, рыботорговец, яйцечеловек и порнографическая жрица… Он медленно повернулся и пошел.
В гостинице снова, как утром, бросился на кровать рядом с чемоданом, только на сей раз сразу же удалось умереть.
Снился крабалокер, рыботорговец, яйцечеловек и порнографическая жрица… И вдруг оказалось, что все они вместе есть ничто иное как на четыре части поделенный маньяк… Снился человек в «Кадиллаке» — другой человек, не маньяк — он отправился в какое-то странное, таинственное путешествие, но на первом же перекрестке, задумавшись, не заметил, что переключили свет, и расшиб себе в той же машине голову, а толпа глазела на него, и всем было знакомо его лицо, и вдруг все сразу поняли, что это и есть он — маньяк… Снился Гуу Гуу Джуб, он был желтый. Снился доктор из Гонолулу…
Это был сон-воспоминание, это на самом деле было… Джон пришел к нему, когда стало совсем невмоготу. Он рассказал все: о бессоннице и постельных проблемах с Йоко, о Битлах и мучивших его сомнениях, о том, как тяжело жить в этой нищете и безызвестности, в то время как маньяк, присвоивший его славу и деньги, вкусно ест, сладко спит, ловко трахается, не имея на все это никакого права…
Док молчал, тревожно поглядывая на руки пациента, потом сказал:
— А теперь выслушай меня внимательно и постарайся понять. Ты тяжело болен, парень, и все вокруг кажется тебе не таким, как есть на самом деле. Да и не только вокруг, но и внутри. Ты никакой не Джон Леннон, ты… — док произнес тогда какое-то имя, сразу вылетевшее из головы… Теперь, в своем мучительном сне, он, казалось, вспомнил имя, но звук ускользал, влажный и мягкий меж пальцев — как такие длинные рыбы на базаре в Гонолулу, угри или как их… Почему-то все завертелось вокруг этого рыбного рынка, маркета, как водоворот, вокруг какой-то мишени, тайного знака, маркера, и все это было как-то связано с именем, этот крест, который ставят неграмотные под письмом, плюс учитель в круглых очках, который ставит тяжелую, как штамп, метку в табеле, знак, оценку, марку…
Чап-чап-чап, — кто-то прошлепал босыми ногами по полу, и оказалось, что это он сам и бежит, Джон — ну, конечно же! — он вспомнил свое имя: Джон — Джон Уинстон Леннон!
Чап-чап-чап, — Джон прошлепал босыми ногами по полу, маленький, поскольку спинки скамеек доходили ему аж до плеч, ну да, католическая церквушка, здесь где-то спрятана канистра с бензином, и надо разлить его по углам…