Солнечный ветер (СИ)

— Врешь! — воскликнула она, уязвленная тем, что прежде Шут ни словом не обмолвился о своем прошлом.

— Тика! — Ромель отвесил дочке легкого подзатыльника. — Совсем стыд потеряла! Ну-ка сядь! — и, ухватив девчонку за локоть, силой усадил рядом с собой. Обернулся к Шуту: — Вы уж простите ее, господин Патрик. Без матери растет… Расскажите, будьте любезны, вашу историю. Нам всем интересно.

Артисты вокруг согласно закивали.

И Шут принялся рассказывать. Про Виртуоза и его труппу, про то, как учился всему и что видел за годы странствий. Только о гибели своих родных ничего не стал говорить — не захотел расстраивать. Его слушали с интересом, не перебивая и не задавая вопросов. Лишь Тика иногда открывала рот, но каждый раз спохватывалась и оставляла свои мысли при себе.

А потом Шут попросил мячи. Он всегда любил их больше, чем булавы или кольца… В них была некая завершенность, магия формы. И здесь вовсе не требовалась Сила, чтобы узор получался ровным и чистым, как звук камертона. И пальцы словно жили своей жизнью, словно сами превращались в крылья.

Бросить — поймать — бросить…

Шут позабыл о том, кто он, где он и зачем. Обернулся ветром и светом, растворился в простом волшебстве, доступном ему с самых ранних лет…

Когда он поймал последний мяч и аккуратно вернул их все Ромелю, тот задумчиво откашлялся и сказал негромко:

— Жаль, что вы больше не выступаете… Такой дар… нельзя запирать в себе.

Шут печально улыбнулся. Хотел сказать, что теперь ему балаганные фокусы по статусу не положены, но вдруг понял, как фальшиво это прозвучит и лишь кивнул.

6

Он уже собрался уходить, простился с артистами и подошел к Серому, когда услышал вдруг за спиной хрипловатый, но при этом удивительно мелодичны женский голос:

— Значит, теперь тебя зовут Патрик…

Шут рывком обернулся.

Нет, этот голос не был ему знаком. Что-то другое заставило сердце замереть.

Невысокая женщина. В темноте вдали от костра и не разобрать, как выглядит ее лицо… Отчего же тогда так горячо в груди?

— Кто вы?! — он опустил поводья и шагнул ближе, пытаясь разглядеть ночную незнакомку.

— Не узнал? — низкий голос звучал загадочно и в то же время так тепло.

Как родной.

— Нет…

Тихий смех. Чуть хрипловатый. Женщина взяла его за руку и провела большим пальцем по внутренней стороне ладони.

— Долго будешь жить… Патрик, — палец замер на миг и скользнул дальше. — И с любовью у тебя все ладно. И дети хорошие родятся… — погладила ямку в самом центре. — Только эту весну переживи… Только выживи… — женщина вдруг всхлипнула и обняла его так крепко, что стало трудно дышать. — Шутенок…

В этот миг он понял.

Но сказать ничего не смог — горло сдавило непрошеной судорогой. А девушка все обнимала его, гладила по спине, по лицу, перебирала пальцами волосы…

— Шутик… какой ты красивый стал…

Он почувствовал, что плачет. Слезы просто текли по щекам. Вейка утирала их своими зрячими руками, не замечая, что всхлипывает сама.

— Ты живая, — прошептал наконец Шут. — Светлые боги… ты жива, — он схватил ее за руку и потащил обратно к свету костра. — Дай я на тебя погляжу!

— Тише. Тише, Шутенок. Не беги… я не могу, — и в самом деле — Вейка очень заметно прихрамывала. Наверное, это еще детская болезнь ее ног дала о себе знать. Шут смущенно замер, а потом взял да и подхватил легкую девушку на руки и понес к огню. Вот только ему совсем не хотелось в этот миг делить свое нежданное счастье с десятком других людей.

— Где твой фургон? — спросил он, оглядываясь.

— Справа от костра. Синий.

Шут пригляделся. В ночи все повозки казались одинаковыми.

— Этот? — спросил он, подойдя к самому темному.

Вейка легко выскользнула из его рук и прикоснулась к крашеному борту. Повела рукой вдоль обитого на дорогах угла.

— Этот. Сейчас я найду фонарь, — она скрылась внутри, а через минуту фургон наполнился мягкий светом. Шут нерешительно ступил на заднюю подножку под дверью. — Заходи, — услышал он. — Заходи, Шутенок.

В фургоне было тесно — как всегда — и пахло сушеными травами. Вейка стояла возле маленького дощатого стола и осторожно прикрывала дверцу стеклянного фонаря.

Она стала красивой. Еще красивей, чем Шут помнил из детства.

И так сильно походила на мать, что у него снова застыло дыхание на пару мгновений. Темные волосы легкими завитками падали ниже плеч, укрытых платком, а ростом Вейка была лишь самую малость ниже Шута. Длинная цветная юбка… медные сережки… и темные, как и прежде, глаза… Только теперь они смотрели иначе — в те миры, которые не видны обычному человеку.

Шут подошел к девушке, мягко заключил ее в свои объятия, прикрыл ресницы.

— Вейка…

Невесомые пальцы скользнули по его лицу.

— Ты не все рассказал сегодня, Шут.

— Не стал…

— Кто-нибудь еще остался? — она спросила это так тихо, что голос можно было принять за дуновение ветра.

— Нет… — годы прошли, а боль казалась столь же сильной. — Скажи… Тинне, она…

— Жива. Тинне — счастливая девочка. Наш… приемный отец отдал ее в жены хорошему человеку. Когда мы виделись в последний раз, она ждала дитя.

— Как же так вышло? — Шут вспомнил глухую чащу и окровавленный сапожок. — Я думал, вас волки задрали…

Вейка вздохнула.