Солнечный ветер (СИ)

Это чувство захлестывало его каждый раз, когда он вырывался из офиса в далекое захолустье. В места, в которых еще поди найди человека. Они манили его, словно бы магнитом. Все менялось вокруг, годы пролетали в сумасшедшем ритме, вынуждая меняться и его, даже в том, в чем не хотелось бы, заставляя переродиться в кого-то совсем другого. А здесь все такое же, как было и десять, и двадцать лет назад. Природа всегда берет свое, даже когда в нее вмешивается тот, кто признает лишь за собой и ни за кем другим наличие разума.

И он среди всего этого потерялся. Часто видел в зеркале не Назара Шамрая, а незнакомца, который за каким-то чертом носит его лицо. Искал себя, искал, искал и не находил. Будто бы в бесконечной гонке за целью неожиданно утратил всякую цель или вдруг обнаружил, что бежал вовсе не за, а от. И в последнем после каждой поездки в Рудослав удостоверялся все сильнее. Дядька заставлял его вспомнить. Аня и Морис — заставляли его вспомнить. Каждый рудославский закоулок заставлял его вспомнить, что сбежал он не за, а от. Огромную прорву дней назад, когда был совсем другим человеком, неминуемо изменившимся и так много забывшим. Эдак выходило, что и самого себя Назар теперь уже не знает. Кто он такой — Назар Шамрай?

Кто он такой?

Стоит посреди леса, на разработанном, богатом и еще не выработанном участке земли, среди выкорчеванных сосен, на изрытом грунте, где сейчас, кроме него самого, ни души. Стоит и вглядывается в узкие траншеи, как в собственное прошлое. Кому это все принадлежит? Кого собрался облапошить Стах? Такого же, как сам? Или самого Назара пятнадцать лет тому?

Ему казалось, что собственную тень он видел на богом забытых приисках дяди.

Это не тот безымянный неизвестный ему человек, это он где-то там в грязи канала стоит с лопатой и это его пытаются поиметь. Может быть, потому и зацепил вчерашний разговор, может быть, потому и не находил себе покоя вот уже сколько часов.

Участок за перевалом, к востоку от Рудослава был как раз ему по пути, благо ума хватило выбраться внедорожником, чтобы теперь не проклинать всего на свете, свернув на лесную дорогу с трассы. Черт его знает, что манило сюда. Наверное, то самое. Чувство, что он может повлиять, исправить. Выровнять искривленное, вернуть черты искаженному, сделать неправильное — правильным. Помочь человеку, которым был сам.

Стах заблуждался, утверждая, что Назар надел власяницу. Стах всегда забывал, с кем имеет дело и почему однажды отпустил от себя этого парня, пускай и себе в ущерб.

Под ногами шуршал песок, пока Назар неспешно шагал вперед, оглядываясь по сторонам. Расчищено тут было — больно глянуть. Столько леса попортили. А потом плюнул и достал из кармана телефон. С покрытием за эти годы в области стало значительно лучше, даже гудки пошли с первого раза, не пришлось лезть на ближайшую сосну.

— Доброе утро, Назар Иванович, — по-утреннему деловым тоном проговорил в трубку Дацюк, как пионер, всегда готовый отвечать на любой вопрос.

— Ларя, привет, — миролюбиво отозвался Назар. — На работе?

— Не, в пути. Вы что-то хотели?

— Да. Как будет минутка, сможешь мне пробить на кадастровой карте, кто владелец одного участка? Я тебе координаты сброшу.

— Как быстро надо?

— Не очень срочно. Я все равно еще еду.

— Понял. А вы будете сегодня?

— Обязательно, но после обеда. Я только выбрался.

— То есть послеобеденные встречи не переносить? — уточнил Илларион.

— А кто у меня там? — осведомился Назар.

— Витвицкий на два и… в пять Краснощок, вы с ним лично хотели переговорить.

— Витвицкого отменяй, могу не успеть. Я ему еще и сам звякну. А с Краснощоком все в силе.

— Лады, Назар Иванович. Тогда ждем вас.

Надо отметить, в «Фебосе» его всегда ждали. И любили. Назар и сам не до конца сознавал, как ему удалось сколотить команду людей, которые так тепло друг к другу относятся. Может, потому что начинали они еще молодыми и очень по-семейному, да и горели одним делом всерьез, бесповоротно, иные в их сфере деятельности не удерживались. Что уж удивительного, что некоторые и переженились между собой, когда абсолютно все сосредоточено в одном месте и вертится вокруг их общего на всех интереса.

Это только глава компании оставался холостяком — не по убеждениям, а потому что складывалось так, как складывалось. Хотелось ему и нормальный брак, и, чем черт не шутит, детей, за которых никто не будет ему рвать душу чувством вины и ответственностью, которую он на себя принял помимо воли. Но не цеплял его никто настолько, чтобы менять свои привычки и склад жизни. Женщины появлялись и исчезали, но это его будто и не касалось, не задевало ни его работы, ни его дома, ничего другого, чем он жил, пока однажды он не смирился с тем, что однолюб, и никто ему не перекроет того, что когда-то пережил. Если уж довелось петь на самой высокой ноте и сорвать ею голос, то потом какое, нафиг, пение? Ради чего?