Солнечный ветер (СИ)

«Пора», — бамкуло в ее голове, приводя к действительности. И в этой самой действительности они стоят посреди площадки, вцепившись пальцами друг в друга так, что побелели костяшки, шумно дышат и глядят друг другу в глаза — шальные, пьяные, с широкими, как черные дыры, зрачками. И она его хочет. Хочет его поцелуя. Хочет его прикосновений. Хочет, чтобы он, как мгновение назад, подавлял весь ее разум и заполнял собой всю ее душу. Потому что в эти мгновения она чувствует себя живой настолько, насколько ни разу не была за все эти годы. И в эти мгновения она хочет этого. Его хочет. Просто попробовать снова, чтобы убедиться, что ей тогда, в юности, не мерещилось. Никто не целовал ее так. Ни один человек не целовал ее так, чтобы она упивалась удивительным, исцеляющим все раны чувством, что она нужна, что без нее не выживут. В эту самую минуту — он без нее не выживет.

И черт его знает, когда ей тоже это стало вновь необходимо. Этим вечером, когда Назар с Данилой попались на шалости с арбалетом, чем бесконечно ее умилили. Или много, много раньше.

— Еще раз поздравляю с выставкой. Доброй ночи, Милана, — будто ее уши набиты ватой, глухо расслышала она, в то время как ее глаза читали в его лице совсем другое. И это несоответствие заставило ее резко отстраниться и разжать пальцы, вынуждая и его ее отпустить.

— Доброй ночи, — не своим голосом, с трудом проговаривая слова, пробормотала она. И через секунду уже шуршала ключами в замке, всей спиной ощущая, что он не уходит. А потом, когда наконец справилась с механизмом, прошмыгнула в прихожую и быстро захлопнула дверь, прислонившись к ней, будто искала опору. И прижала ладони к щекам — те отчаянно горели, как если бы ее отхлестали по ним.

15

— Что с тобой происходит?

Вот. Прямо в лоб. Она сидит себе в кемпинговом кресле на лужайке, ловит лучи ласкового сентябрьского солнышка, пьет коктейль, жмурится, пытается ни о чем не думать, чему способствует гомон ребятни — Олекса разбил здесь целый парк развлечений с кучей аниматоров в честь дня рождения близняшек, который оказался отличной возможностью не оставаться наедине со своими мыслями и чувствами.

А он взял — и припечатал.

Возник из ниоткуда, она даже не видела, когда подошел со спины. И вывалил на нее свой вопрос, который, наверное, давно зрел в его голове. Странно, что так долго не спрашивал. Зная его, она была уверена, что все он уже заметил.

— Крошка, что с тобой, м-м? — прозвучало рядом, выдергивая ее из неги и безмыслия в шум, гомон и дурацкую музыку, под которую оттягивались детишки.

— А что со мной? — изобразив непонимание, уточнила Милана и распахнула глаза, увидев и усталость налитых солнцем деревьев, и обманчивую зелень травы, и неожиданно юную до рези в глазах синеву неба. Повернула голову и пробормотала: — Сижу, никого не трогаю.

— Да. Сидишь. Никого не трогаешь. В сторонке, — Олекса хмыкнул и бухнулся рядом задницей на газон, после чего поднял на нее глаза и добавил: — Я, конечно, не буду тебе пенять на то, что Брагинец в ее естественном состоянии сейчас зажигала бы в гуще событий, — он кивнул на толпу мелюзги и аниматоров, — но меня реально беспокоит то, что у тебя при этом выражение лица под названием «летели облака, летели далеко». Потому повторю вопрос: что с тобой происходит, крошка?

— То есть просто посидеть и помечтать мне нельзя, так? — усмехнулась она, оттягивая момент, когда понадобится отвечать. — Чем тебя облака не устраивают?

— Облака устраивают. А вот относительно предмета мечтаний имею сомнения. Милан, я тебя всю жизнь знаю, а такой видел раз и черте когда. Что этот придурок опять натворил, а?

Придурок натворил…

Ну да. Такое, что ни на какую голову не натянешь. А теперь она вот… творит.

Присутствие Назара заставляло ее острее чувствовать, что четырнадцать лет назад она была беззаботной девчонкой, которая впервые в жизни и так бесповоротно влюбилась.

Позавчера он ее поцеловал… и она пропала. Если бы он настоял на том, чтобы остаться — оставила бы, сдавшись сразу, едва почувствовала на своих губах его губы, о которых когда-то так сильно мечтала. И конечно, пришла в ужас, как только поняла это, оказавшись в своей комнате и в своей постели. Наедине с собой.

Милане так редко доводилось оставаться наедине с собой. Даже тогда, когда жила в Трали, и круг ее общения был очень небольшим. Но вокруг всегда находились люди — Даня, Олекса, потом Маруська, Зденка, Райан. Руководство агентства, агенты. Девочки-коллеги. Толпы лиц, связанных с ее работой. Но ей так редко удавалось вынырнуть из всей этой толпы и остаться одной, потому что не умела и не хотела рефлексировать. Довольно того, что когда-то с большим трудом научилась жить в новой реальности. Близкие не давали ей погрязнуть, они раз за разом вытаскивали ее, да она и сама понимала, что в жалость к себе и в беспомощность проваливаться ей нельзя — на руках у нее ребенок, которым нужно заниматься.