Солнце и смерть. Диалогические исследования

Шар, который я возвращаю на сцену как подлинного героя всей прежней истории философии, гарантирует постижение благости форм. Гастон Башляр где-то сказал: «В сущности своей всякое существование есть благое бытие». Это высказывание становится исполненным смысла, если брать его в единстве с другим тезисом того же автора, гласящим: «Мир кругл вокруг округлого существования». Это – поразительные слова, потому-то они столь непривычны и чужды для восприятия современников. Рекламируется благостность всего округлого, невосприимчивость его к внешним вредным воздействиям, сущностная его благоустроенность – словно уже само по себе круглое есть нечто благое чисто морфологически. Я датирую первоначальное появление этой благой вести, связывая ее с размышлениями греков о шаре и о круге – размышлениями, возникшими две тысячи пятьсот лет назад одновременно с философией.

Г. – Ю. Х.: Образ круга и образ шара, таким образом, обосновываются Вами философски, затем – с позиций культурной антропологии, далее – с точки зрения социальной психологии, и иными способами. Это – ось, вокруг которой вертится весь Ваш проект, это – его ключевой пункт. Существовал ли, собственно, для Вас – как то можно было бы предположить – конфликт между энциклопедическим повествовательным характером Вашего способа представления материала и, скорее, медитативным или лирическим характером Ваших изначальных пространственных интуиций?

П. С.: Для меня этого конфликта на самом деле не существует. И я также не думаю, что интуиция и энциклопедизм – это реальные противоположности. Процесс прихода-к-миру у человека – это континуум, который интегрирует разрозненное и отрывочное. Если я настаиваю на том, что приход-к-миру есть континуум из непрерывного и прерывно-разрозненного, то эта формулировка должна указать на то, что, несмотря на все катастрофы и крутые повороты в жизни, которые с незапамятных времен происходили с человеком в отдельности и с целыми человеческими сообществами, все еще продолжает существовать эта уникальная мозаика рода людского, в которой он предстает во всем своем разнообразии, в его попытках жить вместе, с его обетами, которые нарушаются и даются снова. Стало быть, перед нами все еще континуум из прерывного и непрерывного. Сила этой формулы становится понятна, если попытаться заменить на противоположную по смыслу, то есть сделать акцент на отсутствии преемственности, на прерывности существования, как это предлагают некоторые формы мышления, ориентированные на философию различия. Они закрывают доступ к решению загадки непрерывности, о которой я утверждаю, что о ней еще никогда не думали достаточно серьезно. Это Непреходящее, которое все еще есть у нас и которое дает нам все, – единственная онтологическая предпосылка, имеющая значение в «Сферах II».

Г. – Ю. Х.: А нет ли у Ваших размышлений о формах еще и антропологических предпосылок?

П. С.: Верно, я делаю некоторые допущения, касающиеся человека, – они, как я полагаю, дают ключ к пониманию феномена преемственности. Люди относятся к живородящим млекопитающим, которые способны решать пространственную проблему, – и это обусловлено тем, что их живорожденное потомство, появившись на свет изнутри, тут же оказывается в новой ситуации – перед необходимостью бытия-внутри-чего-то-большего-по-размерам. Человек появляется на свет из материнской утробы слишком рано: люди – это существа, которые предопределены на рождение недоношенными и из-за своей недозрелости испытывают экстаз при встрече с миром[177]. Делёз в книге «Тысяча плато: Капитализм и шизофрения» весьма убедительно говорит, что даже те животные, которые спасаются бегством, что-то завоевывают при этом – то есть даже бегство творит пространство, ведет к его приобретению. Он добавляет, что животное при этом «опирается на свою внутреннюю среду, словно на непрочный, готовый сломаться костыль». Концепт «внутренней среды» позволяет сделать далеко идущие выводы: можно даже выявить типические движения, которые дети человеческие делают в процессе прихода-к-миру. Матери человеческие выступают по отношению к своему потомству в роли покровительниц и хранительниц, предоставляя в его распоряжение собственные тела – как своего рода первый приют-обиталище или как потаенный ковчег, как город – еще до города, и даже – я пытаюсь это показать – как космос еще до космоса, как вселенную до вселенной. Посредством этого они закладывают в своих детях исходное представление о «внутренней среде», которое допускает перенос вовне.