Солнце и смерть. Диалогические исследования

Но чтобы возвратить нас на поле терапии, скажу: недавнее исследование успешности показало, что почти что все продолжительные и сколько-нибудь серьезно практиковавшиеся виды лечения – с бóльшими или меньшими отклонениями – дали в итоге те же самые квоты успешности и неуспешности. Из этого можно сделать вывод, что методы и их обоснования имеют лишь побочное значение. Суть исцеления состоит, пожалуй, в терапевтической ситуации как таковой, то есть в том, что она оказывает на большинство людей позитивное влияние, и оно выражается в том, что эти люди – после периода, в который они запускают себя и пренебрегают собой, испытывая психические лишения, – спустя некоторое время оказываются способными поговорить о себе серьезно с личностью, которую они принимают всерьез. Все остальное – побочное и надстроечное; единственное, что идет в счет, – это основополагающая диалогическая ситуация: в климате доброжелательного внимания с несомненно конструктивным визави оказаться в состоянии выразить в языке свою собственную путаницу и неразбериху. При этом – если все пройдет хорошо – будет обретен опыт, который позволит тебе позитивно занять место Другого. В конфликтологии нечто подобное называется «процесс достижения мира». С точки зрения этого основного почти безразлично, какой именно род профессионализаций развивает терапевт как сторона взаимодействия. Здесь есть великие варианты и, кстати сказать, также заслуживающие внимания предварительные упражнения и пробы, имевшие место в истории. В «Сферах I» я напомнил о том, как развивались техники установления близких отношений раньше – в период возникновения буржуазного общества. Уже в XVIII веке требовались научные предлоги, если люди хотели вступить в «магнетический контакт» и обновить свою душу[235]. Стабилизировавшаяся система обеспечения дистанции Я в обществах XIX века заставляет специально обосновывать необходимость ситуаций, в которых люди вступают в близкий контакт, и наилучшим обоснованием и оправданием по сей день считается научно закодированная терапевтическая цель.

Г. – Ю. Х.: В том, что Вы сказали, я нахожу особенно поразительным один момент: в самом деле, невозможно понять, почему мы, по большей части, начинаем психологически рассматривать тех, кто уже родился, а не тех, кому родиться еще только предстоит. В связи с этим можно сослаться на пример из области этнологии. В японском и корейском календаре беременность засчитывается как первый год жизни плода, так что при рождении ребенок уже может праздновать свою первую годовщину.

П. С.: Следует пожелать, чтобы об этом обычае было известно европейцам – не потому, что этот обычай нужно перенять, а просто чтобы принять к сведению. Впрочем, мне известны сообщения о том, что у приверженцев даосизма в Китае есть подобная традиция, – и я указываю на это в «Сферах I».

Г. – Ю. Х.: Мы говорим о механизмах приведения к норме у представителей гуманитарных наук – и о тех потерях в восприятии, которые получаются в результате их действия. Мы, как представляется, едины в признании того, что в мышление ученых, философов, психоаналитиков встроено чересчур много «игровых пространств» <допускающих возможность произвольных действий и толкований> – в том смысле, о котором мы говорили ранее. Был один психоаналитик, который также выступал в роли жонглера – Фриц Моргенталер[236]. Но разве не выступает в роли жонглеров значительно большее число ученых? Вероятно, они смогли бы исполнить то, что однажды посулил Фрейд: в психоаналитической ситуации всё постоянно должно находиться «в потоке и в изменении». Это относится к культурологическому мышлению в целом и, пожалуй, должно относиться и к естественным наукам тоже. У Фрейда можно найти еще одну примечательную формулировку: все, что не отличается толщиной, приближает нас к предмету психоанализа. И это выражение снова возвращает нас к сравнению с поварским искусством и его способом преодолевать сопротивление.

Сопротивление – я все же хотел бы в данном контексте продолжить разговор об этом концепте – требует, следовательно, специфического понимания. Кроме того, здесь возникает трудность, которую, насколько я вижу, никто, кроме Лакана и Моргенталера, не формулирует верно. Оба автора подчеркивали, что сопротивление в ходе психоанализа – это в первую очередь не сопротивление анализируемого, а сопротивление психоаналитика. По мнению этих авторов, речь идет о воображаемом рефлексе, который у самого психоаналитика вызывается тем, чтó он воспринимает от своего визави. Следовательно, именно аналитик в критический момент и «закрывается» по отношению к своему клиенту.