Солнце и смерть. Диалогические исследования

У меня возникает стойкое подозрение, что в основе этих размышлений лежит недостаточное понимание сущности техники. Предположения Эмери о существовании технологии самоуничтожения человечества в эру высоких технологий – при всем их кажущемся реализме – все же страдают чересчур большой односторонностью, а потому грозят сделаться иллюзорными. И это отнюдь не потому, что они несут на себе отпечаток глубокого антропологического пессимизма. Их односторонность, скорее, проистекает оттого, что они имеют своим условием предположение, что сущность техники определена раз и навсегда. Они имплицитно содержат в себе допущение, что техника – со вхождением в парадигму взрывных методов и способов расточительства – достигла своего последнего горизонта. Речь тут идет о чем-то вроде первородного греха, который проклятием своим раз и навсегда лег на технику. Так что пророку, который зовет к революции святых, не остается ничего другого, кроме как ждать, поумнеет ли заблуждающаяся масса достаточно, чтобы понять, что она уничтожает основы жизни, или же так и не поумнеет.

Если провести различие между аллотехникой и гомеотехникой, фатальная конструкция утратит свою убедительность. Я не говорю, что людям не следовало бы поумнеть в моральном плане, сделав выводы из исторических знаний о самих себе, – как раз наоборот. Но набраться ума в моральном плане – мало; это не поможет, если не набраться ума в плане технологическом. Именно на это я и указываю своим концептом гомеотехники.

Аспекты расточительства и идея амфибийной антропологии

Г. – Ю. Х.: Понятие расточительства и связанная с ним теория Универсальной Экономики – это, как я полагаю, missing link[278] между феноменами эксплозии и имплозии. Что, конечно, становится особенно взрывоопасным, если все, о чем Вы только что сказали о связи расточительности и свободы, будет включено в контекст этнологических наблюдений.

Если не иметь опирающегося на культурологические исследования понятия о расточительности, никогда не понять, к примеру, почему зависимые работники в крестьянских обществах проматывают в течение одного-двух дней во время пьяных праздников все деньги, заработанные долгим и тяжким трудом. Ведь совершенно ясно, что они из-за этого становятся крайне несвободными и остаются в крепостной зависимости. Однако такое расточительство на какой-то момент дает свободу и независимость. Таким образом люди выражают свой протест против роли раба и ненадолго обретают позицию господина.

Здесь есть множество оттенков, нюансов и переходов – в том, что касается связи расточительства и свободы, и на них, в общем, не обращают достаточного внимания. В своем исследовании «К этногерменевтике зависимости и неприятия в Третьем мире», которое вышло в свет под названием «Воры, лжецы и лентяи», Ханс Босс на примере мексиканских народов тзотзил (Tzotzil) и цельталь (Zeltal) показал, что в их мире познание свободы достигается только через расточительство, по крайней мере – краткосрочное: эти народы отвергают полное включение в капиталистический способ производства тем, что систематически проматывают все скопленные деньги, устраивая пышные праздники. Эти праздники предполагают наличие специальных должностных лиц, то есть людей, которые пользуются уважением и почетом и которые выступают в роли устроителей и распорядителей праздников, на должном уровне обеспечивая гостеприимство. Эти праздники предполагают раздачу большого количества еды и напитков, расходование немалых средств на музыку и танцы, на все, чего требуют правила игры. Так поддерживается жизнь в противоположно ориентированной культуре; люди сохраняют верность унаследованным культурным обязанностям и действуют в роли актеров во всеохватывающей системе одаривания и получения подарков. Благодаря приносимым дарам обретается престиж, который, в свою очередь, побуждает приносить ответные дары. Тзотзил и цельталь посредством своих кажущихся абсурдными ритуалов расточительства сопротивляются исчезновению внутренних культурных связей, тогда как другие сопоставимые с ними племенные сообщества уже давно затерялись в трущобах больших городов.

Многие культуры, которые внешне приобрели западный вид, в глубине сохраняют традиционные социальные отношения, интегрируя европейские блага на особый лад в традиционный жизненный мир: они придают им сакральный характер, демонетаризируют их и превращают в предметы, вовлекаемые в операции по обеспечению престижа. Товарная функция европейских товаров намеренно уничтожается, они изымаются из денежного оборота, используются для церемониальных целей и, таким образом, интегрируются в структуру ритуала. Здесь перед нами – хорошо продуманные и структурированные формы сопротивления и контркультуры.