Солнце и смерть. Диалогические исследования

И наконец, в Новое время мы употребляем понятие свободы, чтобы выразить центральные мотивы вновь завоеванного активистского самопознания, прежде всего – способность быть инициатором новых предприятий или автором оригинальных художественных произведений. Теперь в понятии свободы закодированы инициативность и свобода художественного выражения. Этот оборот заряжен сильными агрессивными и экспансионистскими коннотациями. Он обозначает притязание на то, чтобы не быть бессильным и не быть привязанным к своему клочку земли, а если говорить без «не», позитивно – то право на разворачивание своих сил. Повседневная формула свободы – это мобильность, или жизнь с размахом, она начинает толковаться как основное право.

В XX веке понятие «свобода» приобретает совершенно новый оттенок, которого еще не было в его истории. Сейчас свобода связывается со взрывом, выступая как свобода расточать энергию. Можно задаться вопросом: не заложил ли Ницше в набросках теории «воли к мощи» косвенно философскую теорию двигателя внутреннего сгорания и артиллерии? Быть может, он всего лишь выразил на языке метафизики переход от культуры угля и пара к культуре бензина и взрывчатых веществ, то есть переход от сжигания к взрыву. Он сам – в позитивном смысле – говорит о себе, что он не человек, а динамит. Указание на эту смену метафоры можно найти уже в 1830 году у молодого Бальзака, который вложил в уста одного из героев своего романа «теорию воли». Этот герой сравнивает волю человека сначала с энергией паровой машины, а затем – с энергией пушечного заряда. Эта эскалация метафор выражает важный смысл – как в аспекте истории техники, так и в аспекте истории свободы. Исходя из этого, мы можем вернуться к Вашему вопросу: не следует ли современная форма техники в основе своей ложному подходу, которого не хватит надолго, – у которого, так сказать, чересчур короткое дыхание, поскольку этот подход основывается на противоестественном распоряжении энергией. Полагаю, что это подозрение действительно надо проверить, проследив, куда этот неверный путь заведет. Нужно уяснить себе, что все доныне существовавшие техники, за исключением некоторых китайских примеров и простых «симбиотических» способов действия у так называемых примитивных народов, обнаруживают радикально антиприродную, противоестественную тенденцию развития. Созданное и развиваемое человеком машиностроение по сути своей отличается от машиностроения биологического, от создания живых машин, которым занималась и продолжает заниматься эволюция. Когда люди создают свои аппараты, они как раз не подражают природе, не следуют ее примеру, а уходят от нее – вследствие чего они до недавнего времени имели практически только антиприродные, противоестественные технологии. Классический дизайн техники определяется тем, что мы реализуем радикальные упрощения, которых в природе не найти. Природа не знает вращения в чистом виде, она не знает ничего, что соответствовало бы принципу стрелы и лука, шнурованию и завязыванию узлов; в ней нет никаких моторов с цилиндрами и тем более в ней не происходит ничего подобного тому, что делают металлурги. Мирча Элиаде в прекрасной книге «Кузнецы и алхимики» показал, что кузнецы и алхимики в ранних культурах представляли собой окутанную тайной и прóклятую касту, портрет которой вдохновлял позднее появившихся инфернологов и побуждал их копировать ее отдельные черты <изображая сатану> – чтобы затем прибить к церковным вратам вызов на диспут от черта[274]. И если черт строит козни, появляясь то тут, то там на протяжении всего средневековья, то это происходит в силу его подобия кузнецам, которые трудятся в своем раскаленном аду и заняты проклятыми делами. Образом черта мы обязаны металлургам (их действия напоминают деятельность чертей в аду) и вызывают неуютное чувство. В современном общественном мнении химики выступают типичными последователями черта, по каковой причине выражения «химический» и «противоестественный» в обиходном языке сблизились и стали почти синонимами. Остается только удивляться, почему все химики не приволакивают ногу[275]. На самом же деле именно они были первыми, кто отвернулся от принципа дьявольской противоестественности, первыми обратились к изучению самой природы, чтобы подсмотреть ее производственные секреты. Благодаря им начинается новая фаза в развитии техники, которая выражается в imitation naturae, в подражании природе.