Солнце и Замок

И вдруг (уж не знаю, волей какого случая) плачущая подняла голову и повернулась ко мне. Миловидное лицо ее оказалось того самого цвета, что называют оливковым, правильностью овальной формы также не уступало плоду оливы, а при виде его выражения у меня защемило сердце и, хотя оно было мне незнакомо, мною вновь овладело то же самое чувство – ощущение возврата к былому. Казалось, в некоей утраченной, позабытой жизни я уже стоял здесь, на этом самом балконе, и видел ее внизу.

Вскоре и плачущая женщина, и призрачные преторианцы почти скрылись из виду. Я перешел к другой арке, глядя им вслед, а она все не сводила с меня глаз, и, в конце концов, повернула голову назад так, что в последний раз я увидел ее лицо над плечом, укрытым светлым шелком платья.

В этот последний миг она осталась столь же прекрасной, но и столь же незнакомой мне, как и в первый. Ее красота вполне объясняла, отчего всякий (вовсе не только я) мог бы не отрываясь глазеть на нее, но что могло привлечь ее во мне? Если я вообще хоть что-нибудь понял в выражении ее лица, взгляд ее был полон надежды пополам с испугом, и, может статься, ею тоже овладело ощущение, будто перед ней вновь, по второму кругу разыгрывается некая драма.

Раз этак сто перебрал я в памяти все свои (и одной Теклы, и Теклы вдвоем с Северианом, и прежнего Автарха) прогулки по Тайной Обители, однако этого момента так и не нашел… и все же он существовал – где-то, когда-то да существовал, и я, двинувшись дальше, принялся искать его во всех загадочных жизнях, что скрывались за этой, последней, обшаривать воспоминания, о коих почти не упоминал в сем повествовании, тускнеющие, меркнущие, уходя все глубже и глубже в прошлое – быть может, во времена Имара и даже далее, в Эпоху Мифов.

Однако все эти расплывчатые, туманные жизни затмевал неизмеримо более красочный, яркий, словно гора, различимая вплоть до выражения на лице, в то время как лес у ее подножия тонет в зеленоватой дымке, полет белой звезды – иными словами, мой собственный. Пребывая и здесь и там, я видел перед собою все еще казавшееся очень далеким (хотя в действительности до него оставалось вовсе не так далеко) кроваво-алое солнце, коему спустя столько столетий предстояло и погубить меня, и в то же время стать апофеозом всего моего существования. Отважная Скульд и насупившаяся Верданди по бокам от него казались пустячными лунами, черное, будто ночь, пятнышко Урд ползло через его лик, теряясь из виду среди бурых старческих пятен, а я на исходе гибнущей ночи блуждал под землей в растерянности и недоумении.

XLII. Динь-дон-дилинь-бом!

Войдя в Тайную Обитель, я сам не знал, куда, собственно, направляюсь – вернее сказать, не задумывался о сем, но подсознательно направлял стопы в сторону Амарантового Гипогея, хотя сам понял это лишь долгое время спустя. Теперь мне следовало узнать, кто восседает на Троне Феникса, и, если удастся, вернуть власть себе: надо думать, в день явления Нового Солнца Содружеству потребуется правитель, понимающий, что происходит.

Известная дверь Тайной Обители вела прямо за бархатный занавес, висевший позади трона. Дверь эту я запечатал собственным словом в первый же год правления, а в узком пространстве меж занавесом и стеной велел развесить всевозможные колокола и колокольчики, дабы никто не смог пройти там, не наделав шума – другими словами, незаметно для сидящего на троне.

По моему приказанию дверь отворилась гладко, беззвучно. Войдя в зал, я затворил ее за собой. Крохотные колокольчики на шелковых нитях откликнулись негромким звоном, а большие колокола, к языкам коих они были подвешены, подхватили их звон гулким бронзовым шепотом, стряхнув вниз водопады пыли.

Я замер и напряг слух. Наконец перезвон колоколов стих, но прежде я явственно расслышал в нем смех крошечной Цадкиэль.

– Что там звенит?

Тонкий, надтреснутый, этот голос, очевидно, принадлежал женщине преклонных лет. Ответил ей мужской бас, столь низкий, что я не смог разобрать слов.

– Колокола! – воскликнула старуха. – Мы слышим колокола. Неужто ты, хилиарх, настолько оглох, что не слышишь их звона?

Вот тут батардо действительно пришелся бы весьма кстати: с его помощью я мог бы, разрезав занавес, заглянуть в тронный зал. Однако, как только невнятный бас зазвучал вновь, мне пришло в голову, что те, кто прятался здесь до меня, наверняка додумались до того же самого и вдобавок имели при себе острые ножи. Осененный этой мыслью, я принялся осторожно ощупывать занавес.

– Ну, так мы тебе говорим: колокола зазвонили! Пошли кого-нибудь разузнать отчего.

Вероятно, прорезей в занавесе имелось множество, так как одна из них, проделанная наблюдателем если и ниже меня ростом, то разве что самую малость, отыскалась вмиг. Приникнув к ней глазом, я обнаружил, что стою в трех маховых шагах справа от трона. Отсюда была видна лишь рука, лежавшая на подлокотнике, иссохшая, будто рука мумии, перевитая синеватыми венами, отягощенная множеством драгоценных перстней.