Солнце и Замок

Запнувшись, Барбат умолк и задумался. Я тоже молчал, дожидаясь продолжения.

– Если только ты не окажешься слишком близко к нему, – прогудел Оссипаго. – Слово, написанное в пыли, а затем обведенное пальцем, не превратится в два слова. Два тока энергии, сойдясь в одном проводнике, сольются в один.

Не веря ушам, я в изумлении поднял брови. Тогда Фамулим пропела:

– Вспомни: однажды ты уже оказался слишком близко к собственному двойнику. Случилось это здесь, в этом злосчастном каменном городище. В тот раз он исчез, остался один только ты. Подумай сам: отчего наши эйдолоны – неизменно образы умерших, а не живых? Подумай и остерегись!

Барбат согласно кивнул.

– А вот что касается твоего возвращения в собственные времена, тут мы тебе не можем помочь ничем. Очевидно, твой зеленый человек знал много больше, чем мы, или, по крайней мере, располагал много большим запасом энергии. Мы оставим тебе воду, пищу и свет, но затем тебе, хочешь не хочешь, придется дождаться Белого Истока. Впрочем, ждать, как говорит Фамулим, осталось недолго.

Фамулим уже померкла, уходя в прошлое, и оттого ее голос прозвучал словно откуда-то издали:

– Не вздумай уничтожить труп, Севериан! Как бы велик ни был соблазн, не вздумай! Остерегись!

Пока я смотрел на исчезающую Фамулим, Барбат с Оссипаго тоже исчезли из виду, а когда отзвучал ее голос, в Доме Апу-Пунчау воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь его собственным негромким дыханием.

LI. Урд Нового Солнца

Весь остаток дня я просидел в темноте, проклиная собственную глупость. Ясное дело, Белый Исток засияет в ночном небе – все, сказанное иеродулами, на это и намекало, однако я сумел понять их намеки лишь после того, как они ушли.

Сотню раз пережил я заново ту ненастную ночь, когда спустился с крыши этого самого здания на подмогу Хильдегрину. Насколько я приблизился к Апу-Пунчау, прежде чем слиться с ним? На пять кубитов? На три эля? Об этом оставалось только гадать. А вот отчего Фамулим предостерегала меня насчет попыток уничтожения его тела – тут все было предельно ясно: подойди я к нему, чтоб нанести удар, и мы сольемся, причем он, укоренившийся в сем мироздании куда глубже, одолеет меня, как я одолею его в невообразимо далеком будущем, придя в эти края с Иолентой и Доркас.

Однако, кабы я стосковался вдруг по загадочному (о коем уж точно нисколько не тосковал), загадок мне и без того хватало с избытком. Белый Исток, вне всяких сомнений, уже воссиял, так как иначе я не добрался бы до этих древних земель и не смог бы исцелять занедуживших. Отчего же тогда я не могу уйти отсюда Коридорами Времени, как с горы Тифона? Наиболее вероятных объяснений мне виделось два.

Первое, самое простое, заключалось в том, что на горе Тифона все существо мое подхлестывал страх. Как известно, критические обстоятельства пробуждают в нас немалые силы, а солдаты Тифона, несомненно, шли ко мне, намереваясь со мною покончить. Однако сейчас я опять оказался в критических обстоятельствах: ведь Апу-Пунчау в любой момент мог подняться и подойти ко мне!

Второе возможное объяснение состояло в следующем: быть может, силы, вроде той, что я черпал из Белого Истока, уменьшаются сообразно величине расстояния до него, подобно яркости его света. Несомненно, в эпоху Тифона он находился куда ближе к Урд, чем во времена Апу-Пунчау, но если моя догадка верна, намного ли он приблизится за один день? Вдобавок к исходу этого дня, а то и раньше, мое второе «я» наверняка оживет, а значит, мне нужно как можно скорей выбираться отсюда и ждать где-то еще.

То был самый долгий день в моей жизни. Попросту дожидаясь прихода ночи, я мог бы побродить в собственной памяти, вспоминая тот чудесный вечер, когда шел вдоль Бечевника, или сказки, услышанные в лазарете у Пелерин, или радости недолгого отдыха с Валерией на морском берегу. Однако в сложившихся обстоятельствах отвлечься я не дерзнул, а стоило хоть ненадолго утратить бдительность, из памяти сами собой всплывали всевозможные ужасы. За этот день я вновь пережил и заточение у Водала в окруженном джунглями зиккурате, и год, проведенный среди асциан, и бегство от белых волков в Тайной Обители, и еще тысячу подобных страстей, и, наконец, мне почудилось, будто какому-то демону позарез нужно, чтоб я сдался, пожертвовал собою, ничтожным, ради Апу-Пунчау, а демон этот – я сам.

Мало-помалу шум каменного городища утих. Теперь свет, с утра пробивавшийся внутрь сквозь щели в ближайшей ко мне стене, коваными золотыми клинками пронизывал стену позади алтаря, где покоился Апу-Пунчау.

Наконец лучи солнца померкли. Поднявшись, я кое-как размял онемевшие от неподвижности руки и ноги и принялся ощупывать каменную кладку в поисках слабины.

Стены строения складывали из циклопической величины валунов, а между ними громадными деревянными молотами вбивали камни поменьше. Вогнаны эти мелкие камни оказались так прочно, что я испробовал более полусотни, прежде чем отыскал тот, который хоть немного шатался, а ведь чтоб выбраться наружу, мне еще предстояло извлечь из кладки хотя бы один большой.