Солнце и Замок

– Еще мне известно, – наконец сказал я, – что ваша раса сотворена иерограмматами по образцу и подобию расы, когда-то сотворившей их самих. Теперь же я вижу – вернее, полагаю, будто вижу: в прошлом вы были обитателями озер и речных омутов, «келпи», как говорят у нас в деревнях.

– На нашей родине, – ответил Барбат, – жизнь, как и у вас, зародилась в морях. Но отголосков сего давнего, туманного прошлого в устройстве наших жилищ не больше, чем в ваших жилищах – памяти о деревьях, по ветвям которых скакали твои прародители.

– Не рано ли затевать ссоры? – пророкотал Оссипаго, так и не снявший маски (наверное, оттого, что ему маскарад не доставлял никаких неудобств: правду сказать, без маски я его не видел ни разу).

– Он прав, Барбат, – пропела Фамулим и обратилась ко мне. – Ты, Севериан, покидаешь свой мир. Мы трое, подобно тебе, покидаем свой. Мы поднимаемся вверх против течения времени, тебя же ток времени несет вниз. Потому мы с тобою и здесь, на борту этого корабля. Для тебя годы дружбы с нами, годы наших напутствий уже позади, а для нас только начинаются. И начнем мы их, Автарх, вот с какого совета. Для спасения солнца вашей расы необходимо только одно: ты должен послужить Цадкиэлю.

– Кто это, и каким образом я должен ему послужить? – спросил я. – Я о нем никогда ничего не слышал.

– Что вовсе неудивительно, – хмыкнул Барбат, – поскольку Фамулим не следовало называть тебе этого имени. Больше мы им не воспользуемся. Однако он – особа, упомянутая Фамулим, – судья, назначенный разбирать твое дело. Как и следовало ожидать, он иерограммат. Что тебе известно об иерограмматах?

– Немногое, помимо того, что они ваши повелители.

– Тогда твои знания воистину ничтожны: даже это неверно. Вы называете нас иеродулами, но слово это не наше, а ваше, так же, как и слова «Барбат», «Фамулим» и «Оссипаго», выбранные нами, во-первых, за необычность, а во-вторых, потому, что описывают нас лучше любых других ваших слов. Знаешь ли ты, что означает слово «иеродулы» – слово из твоего же собственного языка?

– Я знаю, что вы – существа, принадлежащие к этому мирозданию, созданные обитателями следующей вселенной, дабы служить им здесь. А служба, порученная вам ими, заключена в формировании нашей расы, людей, кровных родичей тех, кто создал их в эпоху предыдущего творения.

– «Иеродулы», – переливчатой трелью отозвалась Фамулим, – сиречь «священные рабы». Как же мы можем считаться священными, если не служим Предвечному? Он – наш «владыка» и только он.

– Ты ведь командовал армиями, Севериан, – добавил Барбат. – Ты царь, герой – или, по крайней мере, был таковым, пока не оставил свой мир. Впрочем, возможно, на трон ты еще вернешься, если не выдержишь испытания. Так вот, кто-кто, а ты должен знать: солдат служит вовсе не поставленному над ним офицеру – точнее сказать, должен служить не ему. Солдат служит своему роду, своему племени, а от офицера лишь получает команды.

– Понимаю, – согласно кивнул я. – Значит, иерограмматы – ваши офицеры. Возможно, вам еще неизвестно, что вместе с верховной властью я унаследовал память предшественника и знаю, что он пробовал выдержать предстоящее мне испытание, но не сумел. И мне все это время казалось, что обошлись с ним, вернув его, лишенного мужской силы, назад, глядеть, как Урд с каждым днем приходит в упадок, и держать за все это ответ, сознавая: это он, он пустил прахом единственную возможность исправить положение к лучшему, крайне жестоко.

Неизменно серьезное лицо Фамулим сделалось серьезнее прежнего.

– Его память, и только? И это все, Севериан?

Впервые за многие годы почувствовал я, как кровь приливает к щекам.

– Нет, я солгал, – признался я. – Я и есть он – в той же степени, что и Текла. Все вы мне друзья, а друзей у меня исчезающе мало, и лгать вам не стоило… хотя я так часто вынужден лгать себе самому!

– Тогда, Севериан, – пропела Фамулим, – ты должен знать, что кара лишь одна, одна для всех. Но, тем не менее, чем ближе к успеху, тем сильнее душевная боль, и сей закон мы изменить не в силах.

Снаружи, из коридора, донесся крик. Кричали довольно близко. Но стоило мне двинуться к двери, крик оборвался на той самой булькающей нотке, означающей, что горло кричащего переполнено кровью.

– Севериан, стой! – рявкнул на меня Барбат.

Оссипаго поспешно загородил собой дверь.

– Мне осталось сказать лишь одно, – настойчиво, размеренно продолжила Фамулим, – Цадкиэль и справедлив, и добр. И посреди страданий помни это.

Я повернулся к ней. Слова сорвались с языка сами собой:

– Помнится мне… помнится мне, прежний Автарх своего судьи даже не видел! Я не мог вспомнить имени, потому что предшественник мой изо всех сил старался забыть его, но теперь мы с ним вспомнили все, и имя это – Цадкиэль! А ведь прежний Автарх был человеком куда добрей Севериана, куда справедливее Теклы… На что надеяться Урд сейчас?