Солнце и Замок

Кому – быть может, Текле, а может, одной из расплывчатых теней за спиной Старого Автарха – принадлежала потянувшаяся к пистолету рука, я сказать не могу, и, мало этого, даже не подозреваю, в кого (если не в меня самого) она собиралась стрелять. Однако кобуры пистолет так и не покинул: Оссипаго, обхватив меня со спины, накрепко прижал мои локти к ребрам.

– Решать Цадкиэль, не нам, – спокойно ответила Фамулим. – А Урд может рассчитывать на все, что по силам тебе.

Возможно, дверь, не отпуская меня, каким-то образом умудрился открыть Оссипаго, а может, она отворилась сама, по команде, которой я не расслышал. В следующий миг Оссипаго рывком развернул меня к двери и вытолкнул в коридор.

VI. Смерть и тьма

Кричал стюард. Теперь он лежал ничком посреди коридора, так что изрядно потертые подметки его тщательно начищенных ботинок покоились в каких-то трех кубитах от моей двери. Клинок, перерезавший горло, едва не отсек ему голову. Возле правой руки на полу лежал складной нож, так и оставшийся сложенным.

Десять лет я носил при себе черный коготь, выдернутый из плеча на берегу Океана. Взойдя на трон, достигнув вершины власти, я нередко пытался пустить его в дело, но всякий раз безрезультатно, а последние восемь лет практически не вспоминал о нем. Теперь же я вынул коготь из крохотного кожаного мешочка, сшитого Доркас в Траксе, и коснулся им лба стюарда в попытке снова проделать то же, что и с больной девочкой в хакале возле обрыва, и с обезьяночеловеком у водопада близ Сальта, и с погибшим уланом.

Продолжать ужасно не хочется, но все же я постараюсь описать, что произошло дальше. Некогда, в плену у Водала, меня укусила летучая мышь из тех, что питаются кровью. Боли я почти не почувствовал, однако нарастающее истощение сил становилось все притягательнее и притягательнее, а когда я, брыкнув ногой, вспугнул мышь посреди трапезы, порыв ветра, поднятого ее темными крыльям, показался мне дыханием самой Смерти. Так вот, все это было лишь призраком, предощущением того, что я почувствовал в следующий миг. Для себя самого каждый из нас – сердцевина всего мироздания, а тут мироздание, подобно истлевшим лохмотьям клиента, с треском разорвалось в клочья, обернулось невесомой серой пыльцой и развеялось без остатка.

Долгое время я, охваченный дрожью, лежал в темноте. Возможно, сознания и не утратил, но сам этого уж точно не сознавал – чувствовал только кроваво-алую боль со всех сторон да невероятную слабость, должно быть, знакомую одним лишь умершим. Наконец во мраке вспыхнула искорка. Полагавший, будто ослеп, я подумал, что ее крохотный огонек сулит пусть призрачную, но все же надежду, приподнял голову и сел, хотя это стоило мне, дрожащему, ослабшему до предела, неописуемых мук.

Бесконечно крохотная, словно солнечный зайчик на острие иглы, искорка вспыхнула вновь. Замерцала она у меня на ладони, однако угасла прежде, чем я успел осознать это, исчезла во мраке задолго до того, как я, сумев шевельнуть онемевшими пальцами, обнаружил, что они скользки от моей собственной крови.

Огоньком сиял коготь – тот самый твердый, острый, черного цвета шип, вонзившийся мне в плечо многие годы назад. Должно быть, стиснув кулак, я вогнал шип во вторую фалангу указательного пальца, да так, что острие, вонзившись в кожу, вышло из ранки наружу в другом месте, будто рыболовный крючок. Почти не почувствовав боли, я выдернул коготь из пальца и сунул в мешочек, тоже скользкий от моей крови.

Сомнений не оставалось: да, я ослеп. Гладкая поверхность, на которой я лежал, казалась не более чем полом знакомого коридора, а обшитая панелями стена, которую я нащупал, как только поднялся на ноги, легко могла оказаться его стеной. Однако коридор был прекрасно освещен. Кто же уволок меня оттуда в это темное место и что со мною проделал? Отчего все тело так жутко болит?

Совсем рядом страдальчески застонали. Сообразив, что стон мой собственный, я поспешил зажать рот ладонью.

В юности, путешествуя с Доркас из Несса в Тракс, а из Тракса (как правило, без спутников) в Орифию, я всегда имел при себе кресало и кремень для разведения костров. Сейчас у меня с собой ничего подобного не оказалось. Обшарив и память, и карманы в поисках хоть какого-нибудь источника света, я не придумал ничего лучшего, как воспользоваться пистолетом. Вынув оружие из кобуры, я набрал в грудь побольше воздуха, чтоб криком предостеречь тех, кто мог угодить под выстрел, и только тут додумался позвать на помощь.

Ответа на зов не последовало. Чьих-либо шагов я, как ни прислушивался, не расслышал тоже. Убедившись, что пистолет по-прежнему переключен на самую малую мощность, я твердо решил стрелять.

Выстрелю одиночным. Не увижу фиолетовой вспышки – значит, я вправду потерял зрение. А если так, не расстаться ли заодно и с жизнью, пока необходимое для сего отчаяние не утратило силу? Или прежде проверить, чем мне сумеют помочь на борту корабля? (Правда, пусть даже сам я – то есть мы – и предпочтем гибель, права расстаться с жизнью у нас попросту нет. Кроме нас, Урд надеяться не на кого.)