Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

АХМАТОВА. Я свободная пленница? Это правда. Но я такой росла и в своей семье. То пленницей смертной доли человека, то пленницей муз и Феба, то пленницей любви...

ГУМИЛЕВ. Здесь твое призвание, Аня, и счастье, и мука.

АХМАТОВА. Я знаю.

ГУМИЛЕВ. Да, нет измен. Это игра, которой все упиваются в «Бродячей собаке». Тебе там не нравится, я знаю, но это свет без аристократических и буржуазных условностей; высший свет и богема всегда сливались у театральных подмостков.

АХМАТОВА. Почему же? Мне в «Бродячей собаке» нравится бывать, как в театре за кулисами. Только и там я ощущаю себя пленницей своих и чужих желаний. И смертной доли человека, как на сцене бытия.

ГУМИЛЕВ. Это я понимаю. Ты поэт.

АХМАТОВА. Но ты-то ведешь себя иначе.

ГУМИЛЕВ. Как?

АХМАТОВА. Ненасытным Дон Жуаном.

ГУМИЛЕВ. Опять!

АХМАТОВА. Это ты опять. Хочешь оставить? Так и скажи. Надоело мне быть кукушкой на часах.

ГУМИЛЕВ. Я еще успею на поезд. А ты оставайся кукушкой на часах.

Гумилев поспешно выходит из комнаты, Ахматова бросается за ним; вскоре хлопает входная дверь; Ахматова возвращается со свечой.

        АХМАТОВА
Проводила друга до передней.
Постояла в золотой пыли.
С колоколенки соседней
Звуки важные текли.
Брошена! Придуманное слово -
Разве я цветок или письмо?

Вдруг являются ряженые - это гипербореи (Осип Мандельштам, Кузьмина-Караваева с мужем, Лозинский...)  Среди ряженых и Гумилев...

АХМАТОВА. Кто такие? А, узнаю... Гипербореи!

ГОЛУБАЯ МАСКА. В праздники нелепо сидеть в вашей студенческой конуре.

АХМАТОВА. Это похищение?

ГУМИЛЕВ В МАСКЕ. Мы уедем туда, где исстари обитали гипербореи.

АХМАТОВА. В Царское Село?

ГОЛУБАЯ МАСКА. Может статься, дальше «Бродячей собаки» не доедем.

МАНДЕЛЬШТАМ В МАСКЕ. Вперед!

АХМАТОВА. Постойте! А почему вы не спрашиваете, где Гумилев?

МАНДЕЛЬШТАМ В МАСКЕ. Это похищение Сафо, в котором участвует, уж конечно, и Алкей!

Уходят, и возникают виды вечернего Петербурга в рождественские дни.

Крупным планом эмблема кабаре «Бродячая собака», спадающая, как занавес. Один из новогодних вечеров с елкой и ряжеными, с чтением стихов поэтами... На сцене мы узнаем то Сергея Городецкого, то Алексея Толстого, то Осипа Мандельштама, между тем Хор девушек и юношей составляет публику на просцениуме.

СЕРГЕЙ.  Вчера здесь была разыграна мистерия Михаила Кузмина в постановке Николая Евреинова...

ЕВГЕНИЙ. Это серьезно.

СЕРГЕЙ. «Вертеп кукольный».

ЛИКА. Это еще серьзнее, хотя куклы - народ несерьезный, неживой.

ЛАРА. «Вертеп кукольный» - это на сцене. Младенец Христос и все такое. А в зале была «Тайная вечеря».

Два немолодых актера заглядывают в зал и переглядываются.

СЕРАФИМ. Мы сидели, разумею, апостолы, за длинным столом при свечах, и чудо, тут явились ангелы с серебряными крыльями и с горящими свечами в руках...

ГАВРИЛА. И пели ангелы серебряными голосками... Апостолы возрыдали. Я был прямо счастлив.

СЕРАФИМ. Детишки из приюта... Я думаю, все это на грани ереси... Даже веру горазды превратить в театр для потехи публики...

ГАВРИЛА. А что сейчас?

СЕРАФИМ. Свой вертеп представили поэты. Читают стихи. Важный народ, а играют словами, как дети. Лучше пойдем выпьем. Поэзия без вина меня не пьянит. Возраст не тот.

ГАВРИЛА. А может быть, поэты не те. (Декламирует.) «Я послал тебе черную розу в бокале // Золотого, как небо, аи...». Вот это фокус! Падаешь замертво.

СЕРАФИМ. Эй! Не падай, ты еще не пьян.

ГАВРИЛА. Я пьян от Блока. «Я послал тебе черную розу в бокале // Золотого, как небо, аи...».

Уходят.

Князев выбегает из зала, за ним выходит Ольга Глебова.

ГЛЕБОВА. Почему вы убежали?

КНЯЗЕВ. Стихи стихами, но заговорить стихами с вами, да при всех, оказалось свыше моих сил.

ГЛЕБОВА. Но все прозвучало хорошо. Хотя, признаться, я ничего не поняла; возможно, ваше волнение передалось мне, и я не слышала слов, кроме звенящего вашего голоса... Запомнила только - «поцелуйные плечи».

КНЯЗЕВ. Я заволновался до дурноты...

ГЛЕБОВА. Ничего. Это бывает. Волнение на сцене - это и есть то, что передается в зал. Владеть собой еще научитесь.

КНЯЗЕВ. Я люблю вас. Вот чего я уже не в силах вынести. Между тем разлука близка.

ГЛЕБОВА. Вы возвращаетесь в полк?

КНЯЗЕВ. Обязан. Я и так просрочил все сроки. А зачем мне возвращаться в полк? Кто меня там ждет? Друзья мои здесь. Оставить службу я могу. Я ведь все еще вольноопределяющийся. Таков я и в поэзии... Но я должен знать, ради чего. Я люблю вас и вся моя жизнь в вас.

ГЛЕБОВА. Боже! Предостерегала я вас: нельзя так серьезно. Здесь богема, а не высший свет.

КНЯЗЕВ. Сердцу не прикажешь. Я люблю вас. Разве я не заслужил, по крайней мере, приглашения на интимный завтрак?

ГЛЕБОВА. Пожалуй, заслужили. На прощанье.

КНЯЗЕВ. Чудесно! Вы вернули меня к жизни.

ГЛЕБОВА. Там на сцену выходит Анна Андреевна. Послушаем?

Входят в зал.