Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

Разносится рожок автомобиля, Хор отступает, стараясь увести гусара.. Подъезжает автомобиль; Неизвестный и Ольга Глебова как Арлекин и Коломбина прощаются у двери - с объятиями и поцелуями.

Всеволод Князев прячется за столб и убегает прочь.

Эмблема кабаре спадает, как занавес. В гостиной накрывают стол. Там распоряжаются Пронин и Кузьмич.

В полутемном зале со сценой Кузмин и Князев.

КУЗМИН. Милый друг, ты ведешь себя, как капризный ребенок, которого приголубила женщина против его воли. Ты в обиде, когда должен радоваться.

КНЯЗЕВ. Чему?

КУЗМИН. Ты получил все, чего может пожелать мужчина в твоем возрасте.

КНЯЗЕВ. Я получил все?! Черт возьми! Да, знаете ли вы, о чем говорите!

КУЗМИН. Ну, ну, ну. Мне ведомо все. И я попадал в переплет, в каком оказались вы.

КНЯЗЕВ. Допускаю. Вы всеобщий баловень... и мужчин, и женщин...

КУЗМИН. Я так не думаю. Я ныне таков, каким себя поставил перед людьми и судьбой. Я вступал в жизнь... пасынком и природы, и культуры, поскольку родился в старообрядческой семье.

КНЯЗЕВ. Как!

КУЗМИН. Никакой беды в том нет. Мои нравственные начала - оттуда. Но мир вокруг нас изменился, особенно в России, нас всех потянуло к свету, к познанию премудрости земной, к творчеству. Я учился в классической гимназии в Петербурге, судьбе было так угодно. Во мне рано пробудился дар к музыке и к поэзии. И все же уже студентом консерватории я готов был уйти в леса, в скит, окунуться, вместо музыки и современной суеты, в благоговейное созерцание природы. Здоровье подкачало. И уроками музыки зарабатывать уже не было сил. Не закончив консерватории, по обстоятельствам, не зависящим от меня, я не мог уйти в скит. Это значило бы сразу лечь в могилу.

КНЯЗЕВ. И что же вы сделали?

КУЗМИН. Поскольку душа моя тянулась не только в дали и тишину лесов, но и в необозримые горизонты культуры, я отправился по случаю в Египет. Мало что я успел там увидеть. Но южные ночи и море навеяли в мою страждущую душу жизнь Средиземноморья в тысячелетиях. Затем я уехал в Италию. А во Франции и побывать, как Пушкину, мне не нужно было. Ведь среди моих предков не только старообрядцы, но и французы.

КНЯЗЕВ. Из путешествий вы вернулись гражданином мира.

КУЗМИН. Я не космополит. Это удел богачей, ну, и пролетариев. Богатому всюду хорошо, бедному всюду плохо. Я представитель всечеловеческой культуры. И таковым должен быть поэт в России. Вот о чем вы забыли, мой друг.

КНЯЗЕВ. Но есть ли у меня дар?

КУЗМИН. Это риторический вопрос. Ответ: есть или нет, ничего не означает. Поэт живет звуками небес, как и музыкант.

КНЯЗЕВ. Я слышу лишь звуки ее голоса и вижу ее глаза, ее телодвижения. Она любила меня с такой негой самозабвения и истомы, что казалась мне ангелом и с нею я возносился в рай. И вдруг... Как?! Меня лишили Рая. Я в аду моих страстей.

КУЗМИН. Это благо, мой друг. Только из мук неисполненных страстей рождаются стихи. Обладание снимает страсть, и остается пустота. Вот поэтому она оттолкнула тебя, как убийца жертву.

КНЯЗЕВ. Но я полон любви!

КУЗМИН. Прекрасно. Пиши стихи.

КНЯЗЕВ. Смешно. Стихи - дерьмо, когда голова кружится от любви.

КУЗМИН. Ты не поэт.

КНЯЗЕВ. Бездарность, хотите сказать?

КУЗМИН. Нет. Не все пишущие стихи - поэты. Ты несомненно талантлив как личность. Для гусара это хорошо.

КНЯЗЕВ. Разве вы не хвалили мои стихи?

КУЗМИН. Гусары в России всегда были отменными стихотворцами.

КНЯЗЕВ. Мне отказывают  в любви. А вы отказываете мне в таланте поэта.

КУЗМИН. Вы так себя повели, мой бедный друг. Ну, совсем, как Пьеро, которому зачем-то вздумалось выпить вино с ядом, послушавшись Коломбины. Это же бред.

КНЯЗЕВ. А вы не думали о самоубийстве?

КУЗМИН. О самоубийстве? Нет. Это же смертный грех. Я думал об уходе в скит. На вашем месте, имея клочок земли, я бы уединился на мызе.

КНЯЗЕВ. Вы смеетесь надо мной.

КУЗМИН. Чтоб скорее отрезвить вас, мой друг.

КНЯЗЕВ. Увы! Я в самом деле выпил вино с ядом!

В зал заглядывают Ахматова и Мандельштам; Князев порывается подойти к ним.     

КНЯЗЕВ. Простите, Михаил Алексеевич.

КУЗМИН. Ты прав. Поговори с Анной Андреевной. Она явно неравнодушна к вам, с Ольгой Афанасьевной. Гумилев в Африке бегает за дикарками, она не прочь, я думаю, утешить тебя.

КНЯЗЕВ. Я не думал, что вы циник.

КУЗМИН. Я ничего плохого не подумал и не сказал об Анне Андреевне. Она поет любовь. Для нее любовь - песня. Учись у нее.

Кузмин с Мандельштамом уходят; Анна Андреевна подходит к Князеву.

КНЯЗЕВ. Благодарю вас, Анна Андреевна!

АХМАТОВА. Не за что.

КНЯЗЕВ. Как это вы догадались, что я хотел подойти к вам?

АХМАТОВА. Я читаю чужие мысли.

КНЯЗЕВ. О чем я думаю сейчас?

АХМАТОВА. Я догадалась. Только не скажу. Не обо мне же речь.

КНЯЗЕВ. Да, я в самом деле подумал о вас. Но, разумеется, спросить я хотел вас об Ольге Афанасьевне. Вы ведь близкие подруги.

АХМАТОВА. Нет, мы не подруги. Но, верно, друзья. Это как с вами.

КНЯЗЕВ. Как странно. Вы относитесь ко мне лучше, чем она.

АХМАТОВА. Но она тоже к вам хорошо относится. Только не может женщина принадлежать всем, кто влюблен в нее, кто любит.

КНЯЗЕВ. Она принадлежит всем.

АХМАТОВА. И никому. Она актриса. Хуже с нами, поэтами.