Солнце, луна и хлебное поле

Он поглядел на меня и протянул кисть. Я взял и с опаской взялся за дело. Сперва он, казалось, не доверял мне, каждую минуту подносил к иконе лупу, но потом подумал и оставил меня в покое. Пока я трудился, стемнело, и он унес икону в молельню. Я продолжил на следующий день, начал с восходом солнца. Время от времени он подходил и изучал икону под лупой, не произнося ни слова. Вечером, когда я закончил, он перекрестил меня и улыбнулся, видно было, что доволен.

Мы обновили все старые иконы в нашем монастыре, потом привели в порядок – в женском. Наконец мы поехали в город, в главный храм, в котором служил епископ, и я почти заново нарисовал большой образ святого Петра. Епископу понравилось, он благословил меня, подарил большой крест из железа и тридцать рублей. На эти деньги я побрился и постригся в парикмахерской, потом сфотографировался, осталось еще двадцать рублей. Когда я вернулся из города, и на другое утро мы с Трифоном отправились в небольшое село поблизости, захватив справку об освобождении из заключения. Там купили бутылку водки и постучались в дверь кабинета начальника паспортного стола в милиции.

– Войдите, – услышали мы низкий голос.

Этот человек был мужем двоюродной сестры Трифона и рад был повидаться. Трифон поставил бутылку на край стола и рассказал, зачем мы пришли. Некоторое время этот человек в раздумье вертел в руках мою справку, затем бросил взгляд на бутылку водки и спросил:

– Фотография есть?

Я достал из кармана снимок и положил перед ним. Так что, когда мы возвращались поздно ночью в монастырь, у меня в кармане лежал паспорт на имя Дмитрия Шостаковича. Все произошло настолько просто и легко, что даже не верилось.

В ту ночь мне приснился отец, на нем была черная черкеска и кожаные сапоги, на голове – папаха, опоясан был серебряным ремнем, на котором висел серебряный кинжал. Я еле узнал его. «Я скончался, – поведал он, – может, отыщешь свою мать и похоронишь ее рядом со мной?» Сон был настолько отчетливым, что, когда я проснулся, я все еще ощущал запах кожи его новых сапог.

Затем почти два дня я готовился к отъезду, что у меня было, постирал и залатал свою рясу; монахи от души поделились со мной: наполнили свежеиспеченным хлебом старый рюкзак и дали с собой семьдесят рублей – все, что смогли собрать. Из подаренных епископом денег у меня оставалось еще четыре рубля. Старый монах, который ухаживал за иконами, вынес почти новые офицерские сапоги:

– А ну-ка примерь.

Сапоги подошли.

– В этих сапогах я пришел сюда сорок лет назад, с тех пор и замаливаю грехи. – Оказывается, раньше он был офицером внутренних войск.

Монахи благословили меня, это было в субботу вечером, а в воскресенье утром, когда все спали, я встал, надел рясу, повесил на грудь подаренный епископом крест и взял рюкзак. Было еще темно, когда я вышел за ворота и направился. По пути в Грузию я собирался заехать в Краснодар. Сомневался, что спустя столько лет золото лежит там нетронутым под камином, но говорят же, попытка – не пытка, а вдруг повезет.

44

Российская граница была недалеко, мне нужно было проехать всего каких-то триста километров.

– У меня нет денег, – предупреждал я водителей, – возьмете меня с собой – хорошо, а нет, так будьте здоровы.

Никто не отказывал:

– Возьмем, но до границы не доедем, – отвечали мне.

– Ничего, потом пересяду на другую машину, – говорил я и ехал с ними.

Переночевал я на деревянной скамейке, на автобусной остановке на обочине дороги. Когда, открыв глаза на рассвете, я увидел в туманной дымке степь до горизонта, от переполнившей сердце радости захватило дух: «Ну вот, кончено, все плохое и темное позади, ушло, я свободен, кончено». В монастыре я провел девять месяцев, но как будто только тем утром осознал в действительности и окончательно свое положение. Укутанная в бескрайнюю синеватую дымку степь почему-то особенно подействовала на меня, ко мне вернулась способность радоваться. Старого государства с его законами больше не существовало, я надеялся, что в Грузии мне ничего не грозит и остаток жизни я смогу провести по собственной воле как захочу.

Дойдя до границы, я дождался своей очереди и протянул солдату паспорт, тот даже не взглянул: «Ступай, отче, ступай». На российской стороне солдат улыбнулся, увидев меня. Он тоже не посмотрел на паспорт: «Ступай, отче, с миром», – и похлопал меня по плечу. Нас было восемь человек, пересекавших границу, паспорт почти ни у кого не проверяли. По обе стороны границы солдаты были русскими, привыкшими к прежней жизни, и эти новые контрольно-пропускные пункты, как я заметил, казались им совершенно излишними.

Когда путешествуешь без денег, ты себе не принадлежишь, а зависишь от случайностей. Я продвигался зигзагами, то в одном месте окажусь, то в другом. Крест на шее и ряса помогали, легче было остановить машину. Хотя иногда, случалось, какой-нибудь суеверный водитель, завидев меня, сплевывал через плечо и, как я догадывался по движению плеч, хватался за яйца: «Как бы худа не случилось».