Солнце, луна и хлебное поле

– Вот этот ребенок с краю – я, а мужчина в очках в центре – Лаврентий Берия.

Затем спрятал карточку в нагрудный карман, встал и направился навстречу вышедшему из здания больному.

– Его сын, – сказал сторож.

Спустя некоторое время появилась Манушак, пустую сумку она держала под мышкой. Мы отправились в путь, прошли пригорок, оставили позади поле и вошли в лес. Стоял легкий туман, иногда мы даже не видели друг друга, но шли быстро, и около девяти я уже покупал билеты в киоске на автобусной остановке возле дамбы водохранилища ХрамГЭСа. Манушак показала мне на автобус, который довольно быстро спускался по серпантину с высокой горы. К полудню мы были уже в городе. В столовой около автовокзала навтлугского купили пирожки с рисом, сели на расшатанные алюминиевые стулья и начали есть.

– Тебе нехорошо? – спросила Манушак.

– С чего ты взяла?

– У тебя руки дрожат.

– Ничего, это пройдет. – Потом добавил: – Хочу как-нибудь устроить так, чтобы забрать тебя с маленькой Манушак из деревни.

Она перестала есть, в глазах появилась косинка, даже рот забыла закрыть, потом сказала:

– Не отпустят.

– Ну, не так уж это трудно.

– Если просто сбежать, потом не смогу туда возвращаться.

– А зачем это нужно? – спросил я.

Она отвела глаза и опустила голову:

– Моя дочь там похоронена, как же хоть раз в год мне не сходить на ее могилу.

Девочка подняла голову и взглянула сначала на меня, потом на Манушак.

– Ладно, я что-нибудь придумаю, найдем выход.

Маленькая Манушак обрадовалась.

– Бабушка, мы в городе будем жить? – спросила она.

Манушак испугалась:

– Смотри, там об этом – ни слова.

Девочка кивнула головой.

Потом я купил им билеты и проводил до дверей автобуса, погладил Манушак по голове и поцеловал в щеку. Она улыбнулась и сказала: «Я люблю тебя». Взяла девочку за руку, они поднялись в автобус, сели рядышком и помахали мне рукой. Я стоял и смотрел на них, пока автобус не скрылся за поворотом.

Прошло пять дней, и ранним утром, только я принялся за дело, показался Цепион Бараташвили, попросил в долг десять лари. Я дал.

– Вчера у поворота на Окрокану, в здании института ботаники, стрельба была, – сказал он, – говорят, легавые арестовали всех, кого застали в штабе братства.

– Мать их всех… – выругался я.

Спустя некоторое время после ухода Цепиона появился Тамаз, он был пьян, в руках держал смятую газету, остановился передо мной и бросил газету на стол. Затем повернулся, уселся на кирпичный кубик и уставился на меня зрячим глазом. Он показался мне расстроенным.

– Что случилось? – спросил я.

Он показал головой на газету: «Глянь». Я развернул и увидел во всю страницу фотографии убитого Трокадэро: во лбу две дыры от пуль, он наполовину был погребен в землю. Оказывается, его труп где-то в ущелье, довольно далеко от города, нашли пастухи. Тамаз горестно покачал головой.

– Расстроился? – спросил я.

– Все меньше и меньше остается в нашем поколении людей, которые срали на луне и заслуживали уважения, настоящего уважения. Тем более что таких всегда было немного.

– Где ты так нагрузился? – спросил я.

– Помог Жорику Момджяну отнести товар на базар, там он купил мне двести грамм водки. Что за груз для меня – двести грамм водки? Были б деньги, я бы еще столько же пропустил и даже слезу бы пустил из-за этого сукина сына Трокадэро. После четырехсот грамм водки жизнь прекрасна, кого хочешь пожалеешь, да только где она, эта распрекрасная жизнь?

Я сложил газету и отложил в сторону.

– А ты что думаешь? – спросил он меня.

– Я не горюю и не радуюсь. Но мне не наплевать, это уж точно; не знаю, как и назвать это состояние.

Он провел ладонью по лысой голове, прищурил косой глаз: «Понимаю».

Короче, так ли было, иначе ли, как, оказывается, говорили в таком случае в Древнем Риме, Трокадэро свел счеты с жизнью, и в день похорон во дворе церкви Кашвети и на окрестных улицах было не протолкнуться. И Тамаз, и я расспрашивали знакомых о Хаиме, мы были уверены, что встретим его на похоронах, и удивлялись, когда нам отвечали: «не видно его», «не видели», «наверное, не приехал». Наконец мы собрались войти внутрь церкви и встали в очередь, за нами пристроилась большая группа проституток. Было их, наверное, около тридцати, они несли большой венок. Одна старая проститутка сказала Тамазу:

– У нас идея: сделать на надгробном камне надпись «Конец сказки». Как думаешь, согласятся?

Тамаз пожал плечами. Потом он узнал эту женщину:

– Ты разве не Лида и уточнил? Ну, та самая, «Исполняет Лида!».

Женщина кивнула:

– Да, это я.

Я эту Лиду никогда раньше не видел, но песни ее слышал, она была очень популярна в шестидесятых годах пела похабные блатные песни, их записывали на рентгеновские снимки и продавали в городе нелегально.