Солнце, луна и хлебное поле

Долгое время я сидел без движения, пытаясь собраться с мыслями – что произошло, как я здесь оказался? – но, к сожалению, после железнодорожного вокзала не мог вспомнить ничего, кроме бесформенных пятен и густой массы. К тому времени стемнело, я лег и стал смотреть в окно на небо, вскоре вышла полная луна, она была большой и почти красной, я глядел и радовался.

Утром я проснулся от неясных голосов и шума. Тот молодой недоумок сидел на кровати и время от времени мотал головой из стороны в сторону, будто пытался от чего-то отмахнуться, и мычал. Затем мимо окон проехала повозка, в нее были впряжены две лошади, вожжи держала худая женщина, одеждой она тоже походила на монашку.

Повозка скрылась из виду, с шумом открылась дверь палаты, вошел седой монах. В одной руке он держал ночной горшок, в другой – полный чайник воды, который мы с недоумком опорожнили. Затем старик поднял нас обоих с кроватей, сам встал посередине и целых пятнадцать минут водил нас по комнате взад и вперед, мы послушно следовали за ним. Наконец мы остановились, он сначала молодого посадил на горшок, потом меня. Когда я тоже закончил, он взял чайник и горшок и ушел. Спустя некоторое время он прошел мимо окна, потом появился лысый мужчина, он присел на скамейку под елкой, откинул голову и прикрыл глаза. На нем был халат и кальсоны, как у меня.

Я встал, открыл двери и вышел в коридор, колени дрожали от слабости и страха. Дверь одной из палат была приоткрыта, там пожилой мужчина, свернувшись, лежал на постели и кукарекал по-петушиному, у него неплохо получалось. Всего я насчитал двенадцать палат, дошел до конца коридора и неожиданно увидел отца. Возле лестницы на стене висело зеркало, из этого зеркала он и смотрел на меня. Я подошел поближе: «Боже мой, неужели это я?», все лицо в морщинах, плохо остриженные волосы и борода были совершенно белыми. Потным лбом я прижался к зеркалу, с удивлением уставившись в собственные глаза, и заплакал. Потом вытер слезы, и то маленькое подозрение, которое сопровождало меня всю жизнь, исчезло. Я был сыном собственного отца, без всякого сомнения, как же иначе я мог так походить на него.

Я одолел пять ступеней вниз и вышел во двор. Был теплый, солнечный день, за воротами начинался лес. Ни милиционеров, ни солдат, ни сторожевых вышек, ни колючей проволоки. Ничего подобного не было видно, и у меня отлегло от сердца. Подошел к деревянной лавке, сел и огляделся по сторонам. Около дома стоял сарай, в котором монахини стирали белье. В это время на тропинке появились двое худых психов, один из них взял камешек и бросил в меня. Я не отклонил головы, не исключено было, что из окон глядел кто-нибудь, кто здесь всем заправлял, и если бы он решил, что я выздоровел, меня могли отправить в тюрьму. Что было делать? Я не знал, чего следовало опасаться, а чего – нет.

Камень попал мне по лбу, я улыбнулся, отвернулся и стал рассматривать здание, это было длинное одноэтажное строение, очень старое. Психи с тупыми рожами приблизились ко мне.

– Это наша скамейка, – сказал один.

Я не ответил, будто и не слышал. Они сбросили меня с лавки и начали пинать. Каждый болезненный удар еще раз подтверждал, что я возвращаюсь в реальный мир, это мне нравилось. Это было почти так же приятно, как птичий щебет и запах сухой травы.

Появились монахини, оттащили от меня больных, подняли, отряхнули, подвели там же к крану и обмыли кровь, в то же время внимательно приглядываясь ко мне. «Ему лучше, да-да, лучше», – слышал я голоса вокруг. Они видели во мне изменения и радовались им. Затем вновь посадили меня на скамейку, одна из них близко наклонилась ко мне и спросила:

– А ну-ка, что сейчас произошло?

Медленно, по слогам, я произнес:

– Избили.

– Вот чудо-то! – произнесла она и перекрестилась, остальные сделали то же самое вслед за ней.

– Ты обижен? – опять спросила она, она казалась старше остальных.

– Нет, наоборот, доволен.

– Как тебя зовут? – спросила меня другая монахиня.

– Не знаю, – предпочел ответить я.

Подкатили тележку, усадили туда меня, и мы двинулись, проехали ворота и почти сразу оказались в лесу. Монахинь было пятеро, они по очереди катили тележку, и через час мы подъехали к женскому монастырю. Прошли скудно освещенный свечами коридор и в конце остановились у двери в келью. Пожилая монахиня постучала в дверь, затем осторожно приоткрыла ее и вошла. Остальные высадили меня из тележки и попытались привести в порядок мою одежду, отряхнули пыль с кальсон и застегнули халат на пуговицы. Спустя некоторое время дверь кельи отворилась, показалась другая монахиня, оглядела меня и еле слышно прошептала:

– Введите.