Солнце, луна и хлебное поле

Трокадэро едва заметно улыбнулся, он был абсолютно спокоен. Я взглянул на него, он стал мне омерзителен.

Из рассеченной губы кровь капала по подбородку прямо мне на грудь. Трокадэро столкнулся со мной взглядом в переднем зеркальце, достал из сумки завернутые в газету деньги, развернул газету, и там вместо денег оказалось аккуратно сложенное большое белое полотенце. Повернувшись, он дал его мне и, извиняясь, добавил:

– Кажись, я немного переборщил, но не станешь же ты держать на меня зла, не обидишься. – Полотенце я взял, но подбородок не вытер – сил не было даже на это.

Трокадэро опять повернулся ко мне.

– Утри подбородок, – строго сказал он и добавил: – Когда придем туда, держись гордо, чтоб ни у кого не было подозрения, что этих сук не ты уложил.

– Я никого не убивал, – я услышал собственный голос будто откуда-то издалека.

– Я свое исполнил, так что теперь ты должен исполнить свой долг.

– Нет у меня такого долга, – ответил я и вытер подбородок полотенцем.

– Есть, – сказал он строго, – ты друг Хаима.

– Я очень люблю Хаима, но этого дела на себя не возьму, и не думайте.

– Ты несовершеннолетний, тебя не расстреляют, так что будь спокоен.

– Мы об этом не договаривались, я тут ни при чем.

Дружеское выражение исчезло с лица Трокадэро, взгляд остекленел. Он протянул руку в сторону такси, в котором сидели Куса и Романоз:

– Вот они – совершеннолетние, так что хорошенько подумай.

Его неестественное спокойствие действовало на меня уничтожающе. Это был не только страх, не знаю, как назвать это ощущение, я задыхался от собственной беспомощности, и все-таки я смог сказать:

– Это меня не касается.

Он не ответил, еще некоторое время рассматривал меня, а затем отвернулся.

Теперь Толик отыскал меня в зеркальце.

– Болван, – процедил он сквозь зубы с презрением.

– Я тут ни при чем, – повторил я.

Трокадэро переглянулся с Толиком:

– Оставь его. Успокоится и поймет, как надо себя вести.

Затем он наклонился к бардачку, достал полную бутылку водки, откупорил и без слов, повернувшись назад, протянул мне. Я взял и, приставив ко рту, выпил залпом половину, почувствовал, как выровнялось дыхание, ушло напряжение, я захмелел, не знал, о чем и думать, не было сил переживать.

– Ты что натворил? – ворвался в сознание голос Толика.

Я и не понял, как выронил бутылку, она каталась по полу у моих ног, водка выливалась. В салоне стоял водочный дух. Я не шелохнулся: «Пусть себе валяется», – будто кто-то опять подумал вместо меня. Они тоже больше ничего не сказали. Так и проехали мы полгорода в молчании и поднялись в наш квартал. Возле подъезда Хаима собрался народ, нас ждали. Как только такси остановилось, к нему ринулись люди и окружили машину.

Перед тем как выйти из машины, Трокадэро обернулся и взглянул на меня спокойно и деловито:

– Не оплошай, – предупредил он меня и как-то странно улыбнулся.

Как только я ступил на асфальт, передо мной проявился Вагиф, татарин Трокадэро, лет десять прошло с тех пор, как я впервые его увидел, он никогда и словом со мной не перемолвился.

– Учти, стрелять буду в голову, – сказал он и тоже улыбнулся мне.

Вокруг все качалось, в горле стоял ком. Трокадэро протянул мне сигарету и поднес зажигалку. Затем хлопнул меня по плечу:

– Выше голову, мужик.

Он отошел, и я поднял голову. Увидел, как Романоз, стоя среди парней, указывал на меня пальцем. За несколько минут в людях вокруг меня произошла перемена, теперь они глядели на меня со страхом, удивлением и как будто с уважением. Тот, кто видел пистолеты за поясом, уже не мог поднять на меня глаз. В этот момент где-то там, в глубине души, я почувствовал, что это преображение мне по душе, на несколько секунд я ощутил себя совсем другим человеком. Осознав это, подумал: «Уж не схожу ли я с ума».

Вагиф взглянул на парней, направлявшихся к нам, повернулся и опять улыбнулся мне:

– Помнишь, что я сказал?

Косой Тамаз приблизился ко мне и остановился в двух шагах:

– Это правда?

К глазам подступали слезы, не расплакаться бы, испугался я и не ответил ему. Я принял строгое выражение лица, отвел глаза и отвернулся в сторону. Тогда откуда-то издалека я услышал его голос:

– Да ты, брат, сбрендил. Как же ты пошел на такое.

Тем временем на улицу вынесли тело дяди Хаима. Вагиф взял меня за плечо, и мы подошли поближе. Из такси вытащили того парня, пригнули ему голову.

– Давай, – приказал мне Вагиф, и я от отчаяния со всей силы пнул его под зад, так что он пролетел под гробом. С другой стороны его подхватили евреи и начали избивать.

Этот пинок был в действительности единственным моим реальным вкладом, если угодно, единственной заслугой в событиях того дня. Больше ничего значительного я не совершил.

Трокадэро наклонился ко мне и прошептал:

– Вечером свидимся и обо всем договоримся. Не так уж и плохи твои дела, как тебе кажется.

Как только он отошел, ко мне приблизился Нугзар Швелидзе, но Вагиф рявкнул на него:

– А ну, дуй отсюда, – и тот поджал хвост.