Солнце, луна и хлебное поле

– Они медленно считали, под кайфом были, а мы торопились, нас люди ждали.

Он постучал ручкой по столу, я понял, мой ответ его не удовлетворил.

– А как бы нашли эту суку так быстро? В тех развалинах найти того, кто прячется, не так-то просто. Что тут удивительного.

На секунду он задумался, потом наклонил голову, записывая мои ответы на желтых листах бумаги.

– Я доволен, что все так произошло, при наших я бы не смог выстрелить, они не дали бы мне.

– Когда ты выстрелил?

– Когда они закончили считать деньги.

– Чего ждал-то?

– Хотел, чтобы они убедились в нашей честности.

Это было придумано Тамазом, и я почти слово в слово все повторил.

– А ты бы как поступил, если б оскорбили семью друга? – спросил я.

– А вот это не твоего ума дело.

Он смотрел на меня слегка удивленно и задумчиво. Я пытался угадать, верит он мне или нет, но не смог. Тамаз предупредил меня: знай, как бы они ни меняли вопрос, не теряйся, что сказал вначале, то и повторяй, даже если сто раз придется отвечать. Но тогда следователь больше ничего о том парне не спросил.

Через три дня утром меня отвели к прокурору. Помощник положил перед ним мои показания, и тот начал читать, время от времени поглядывая на меня, закончив чтение, спросил:

– Кто тебе дал пистолеты?

– Два месяца назад я ограбил машину одних азербайджанцев около железнодорожного вокзала, там в бардачке и напоролся.

Прокурор был крепко сбитый человек, чисто выбритый и аккуратно причесанный. Выражение лица его наводило на мысль, будто он только-только наступил на дерьмо и озабочен этим.

– Ну, давай, слушаю, расскажи, как все было.

Я сказал, что там все написано. Но он повторил, нет, говорит, рассказывай. Он ни разу не прервал, внимательно глядя на меня. Когда я закончил и замолчал, он сказал:

– Ты не похож на убийцу, тем более на такого, который с легкостью уложит двух человек.

– Вы правы, я не убийца, я мститель, думаю, это благородное дело, я отомстил за оскорбление семьи моего друга.

– А зачем тебе понадобились два пистолета, почему из одного не выстрелил в обоих?

– У меня два пистолета было, из обоих и выстрелил, не вижу в этом ничего плохого.

– Раньше стрелял в человека или в животное?

– Иногда в ворон стрелял, да и в тот день тоже, когда это случилось, я все оставшиеся пули на ворон пустил.

Я сам себе удивлялся, насколько легко я врал.

– Знали твои друзья, что у тебя были пистолеты?

– Знали, но такого не ожидали.

– Когда ты принял это решение?

– Когда они нам сказали, где прячут эту суку, я понял, что появился шанс, и я его не упустил.

Он показал мне фотографии Чомбэ и Хихоны:

– Может, припомнишь, который из них первый показал, где прячется парень, – этот или тот.

Я был готов к этому вопросу:

– Вот этот, усатый, а потом я уже не слушал, начал о деле думать.

Он со злостью рассмеялся. Он казался намного умнее следователя, который допрашивал меня до него.

– Знаешь, что тебя ждет?

– Знаю, но не боюсь, в конце концов, тюрьмы строят для людей, а не для овец, – эту фразу я слышал от Трокадэро, и теперь ввернул.

– Для глупых людей строят, – сказал он строго, – умным там делать нечего.

– Я очень прошу вас не оскорблять меня. Это правда, что я сын сапожника, но мой дед был князем, известным человеком, имел в собственности тысячу пятьсот гектаров виноградников.

На следующее утро меня отправили во временный изолятор главной ментовки, я знал, что там содержится Хаим, и надеялся увидеть его. В узкой маленькой камере было десять заключенных. Кто лежал на нарах, кто сидел на полу, все они были старше меня. Вокруг воняло. Как только мне указали место на полу, я принялся расспрашивать: «Не знаете, в какой камере сидит такой-то, или научите, как это узнать?»

– Если есть деньги, можешь дать надзирателю, он обойдет камеры и разузнает, дело простое, – сказал мне пожилой мужчина, куривший, лежа на нарах.

– Сколько заплатить? – спросил я.

– Пять рублей.

Я опешил, но потом вспомнил, что у меня было двадцать пять рублей, и успокоился.

– За что задержали? – спросил молодой мужчина.

– Двух сук положил, – ответил я.

На мгновение в камере воцарилось молчание.

– За что? – поинтересовался тот пожилой, что курил на нарах.

– Так нужно было, – ответил я.

После этого уже никто ничего не спрашивал.

Вечером я договорился с надзирателем, и через час он позвал меня через волчок в двери: «Подойди». Когда я подошел, он сказал мне: «Твой друг сидит в двадцать пятой камере, передал тебе это, возьми, – он протянул мне вчетверо сложенный тетрадный листок и карандаш. – Через два часа приду, отнесу ответ».

На листочке было написано два предложения: «В чем тебя обвиняют? Больше ничего меня не интересует». Это означало, не напиши чего-нибудь, о чем потом пожалеешь. Предупреждение было излишним, я понимал, что надзирателю нельзя доверять. Мой ответ почти не отличался от показаний легавым, он был просто короче. Я начал с соболезнований по поводу кончины его дядей, а закончил так: «Честь твоей семьи восстановлена». Писал очень мелким почерком и с грехом пополам уместил все на том листочке.