Солнце на полдень

Давно мы с Шурой не толковали по душам. А тетя Клава, хоть и считает меня — наравне с Женей — талантом (так и не понял — за что?), меня явно не принимает всерьез. Она только Лемана и Панько принимает всерьез. Со мной — только одни шуточки… Да, нужно мне поговорить с Шурой…

Мытье, слава богу, кончилось. Теперь санитарный осмотр! Есть вещи и порядки, которые явно изжили себя, однако продолжают существовать и выполняться только потому, что их забыли отменить или не решились это сделать. Так с этим санитарным осмотром. Спим на соломе, банные дни уже забыли, а вот изволь — санитарный осмотр! И всегда находятся люди вроде нашей Усти, которые будут по инерции, как заведенные, соблюдать и требовать соблюдения потерявшего смысл порядка. Нет ничего хуже таких изживших себя порядков! Начинается сплошное вранье, одни делают вид, что требуют, другие, что выполняют… От этого притворства — на душе какое-то вороватое чувство у всех.

Мы вырываемся из цепких рук Усти. Ох и прилипчивая! Эта — по глупости или глупой честности — притворяться не хочет! Мы ее ненавидим. Мало что руки проверяет — в уши заглядывает. Или это — тоже женская положительность? Поручи такое мальчику — он и сделает вид, что все в порядке. Пусть даже строгость напустит на себя. А Устя — та знай вывертывать тебе уши и ставить плюсы и минусы в тетрадь свою. Может, в самом деле прав Коляба, наш Колька Муха, и санитарную тетрадь эту нужно стырить у Усти? Чтоб кинуть ее в самое несанитарное место? Зря мы в городе отговорили Кольку Муху. Видно, тут, в поле, самое время это сделать. Урки подчас мыслят здраво.

А у девичьего умывальника все еще очередь. Еще не все помылись. Ну и положительность! Девочки в нерешительности перебираются из хвоста своей очереди к нашему умывальнику. Они теперь уже не знают, то ли похвалить нас за быстроту, то ли поругать за нашу несерьезность. Трудно, очень трудно в жизни отделить порок от добродетели. Наша нерадивость — их выгода, они уже помалкивают, не обзывают нас грязнулями!.. Более того — порок, значит, может стать и благом! Знать, и вправду жизнь мудрее и слов, и прописей. И не бесись, не спеши обличать, будь поумней и терпеливей.

Из-под вязов две лужи вытекают на дорогу — все сужающимися ручейками. След ручейков каждый день уходит дальше. Чьи-то куры пытаются напиться в луже, но мыльная вода не пришлась им по вкусу. И кто это догадался так неудачно прибить умывальники — за школой, в тени? Мы сказали об этом тете Клаве, она — Леману. Тот, как всегда, неторопливо подумал, потрогал свой крепкий боксерский подбородок и махнул рукой:

— Пусть закаляются! Красноармейцы сорок пятого полка — те зимой, в трусах, умываются снегом на дворе!

Против красноармейских порядков тетя Клава не решается возражать. Она просто тут не знает — кто же прав: мы или Леман?

Сегодня утром заехал к нам по пути из бригады Карпенко. Мы, значит, еще дрыхли под одеялами, а он, председатель, уже успел в поле, у тракторов побывать! Когда он только спит? Медведистый, потеющий и неторопливый Карпенко, оказывается, всюду поспевает!

После двухведерного самовара тети Оксаны, который мы выцеживаем до последней капли, ночью нас обязательно раз-другой потянет на двор. Выскакиваем прямо из-под одеяла, в одних трусах. Цыганским потом прошибает. Зуб на зуб не попадает — знобко, а приятно. Надо закаляться, как красноармейцы сорок пятого полка! А село — как вымерло. Одно лишь окошко всегда светится — в правлении. Хоть ночь, хоть за полночь. Там не спят! То счетовод все щелкает на своих счетах, то нарядчик мудрит над своей тетрадью, в которой много замусоленных листов, мало фамилий. Много молодых подалось в город, где сытнее и чище, на учебу, на завод. Чаще всего в окошке видна лысина Карпенко. Это он корпит над теми бумагами, которые счетовод оставляет, уходя спать. Нелегкая, видать, должность председателя колхоза. А у Лемана, Панько, Маруси? Трудна ты, должность человека! И долог ты, человеческий долг. Перед людьми, народом. На всю жизнь.