Солнце на полдень

А ведь не оглянулся Колька Муха! Мы уже для него не существуем. Выбьет кувалдой, выдует мехами его мечтательную блажь о блатном фарте?

Где и когда, наконец, судьба представит нам возможность оправдать свое мужское достоинство? Помидоры-помидорчики, лучше бы вы остались сатанинскими яблоками, ядом, остались бы где-то в Южной Америке… Лучше бы нам не знаться с вами!

Теплая истома разливается по всему телу — и мы не засыпаем, а проваливаемся в сон. Стоит нам только навзничь упасть на землю, запрокинуть руки за голову, кое-как прикрыть рубашкой лицо от солнца — и мы уже спим. Сон наваливается на нас свинцовой тяжестью. И нет блаженства выше этих минут послеобеденного сна. Панько в это время занят машиной, погрузкой и проверкой квитанций.

Леман уходит по делам в правление. Белла Григорьевна и тетя Клава иной раз тоже засыпают, сидя под невысокими кустами помидорными, рядом с уснувшей Алкой. Женщины засыпают как-то полуобнявшись, и все же видно, что старшая — тетя Клава, она, как мать, спит словно одним лишь глазом, тревожно, лишь бы не разбудить Беллу Григорьевну, приткнувшуюся к ней, как дочь к матери, или возложившую голову на поднятые шалашиком колени тети Клавы. Платки женщины приспускают при этом на глаза — сон их чуток. Стоит лишь кому-нибудь подать голос, они тут же пробуждаются, причем с таким преувеличенным чувством присутствия на лице, словно вовсе и не спали! Так, мол, от солнца чуть укрылись. Главное — никогда не разваливаются подобно нам, мальчикам. Лежим на земле, как разварная рыба на плоском блюде. Женщины загадка для нас. И все взрослые — загадка. Как, скажем, могут Леман и Панько обойтись без сна после обеда? Все на ногах да на ногах, когда нас так и тянет — растянуться, задать храповицкого. Женя, наш музыкальный талант, это объясняет весьма туманно. «Мы тратим силы не на то. Делаем лишнее, зряшное, тратим попусту движения, нервы, мышцы. Старшие — прицельны, экономны, бережливей — поэтому богаче силой! Организм — что музыкальный инструмент, надо уметь его настраивать… Мы же умеем только расстраивать. Вообще жизнь — искусство!» Как всегда, Женя краснеет, изрекая свои туманные сентенции. Можно подумать, он их почерпнул из нечистого опыта, из грешного источника. Женя — тоже загадка.

Какая-нибудь девчонка прибежит с цветочком, шумнет от нетерпения показать воспитательницам свою находку, еще сама не успела замереть на полуслове, совестливо закусив губку, как тут же ее укоризненно пристыдит вездесущая Устя. Она никогда не спит, никогда не отдыхает и никогда не устает! Удивительный это человек, Устя Шапарь. Малышня так и вьется вокруг нее. Когда она ведет их к речке, в самом деле кажется — молоденькая наседка с цыплятами!

…Кто это меня толкает в бок, потом срывает рубашку с лица! Глаза открыты — а ничего не соображаю, как медведь, выбравшись из берлоги. После глубокого сна сердце оглушает меня всего своим тревожным стуком.

— Ты? — словно не веря глазам своим, спрашиваю у Кольки Мухи. Лицо его, перечеркнутое шрамом, все расплылось в улыбке. Он тут же расталкивает Женьку и Лешку. Теперь уже они одуревшими глазами смотрят на Кольку Муху. Что случилось? Разве можно так резко будить человека — сердце заходится в груди от испуга!

— Скорей! Побежали в кузню! Кузнец и молотобоец ушли обедать! Небось обед с дремотой… После сытного обеда по закону Архимеда — полагается поспать. А я вам все-все покажу!.. Здорово? По-ку-ем, эхма!

Мы бежим прямиком к кузне. Она недалеко от правления. Мы рискуем нарваться на Лемана, но мы забываем об этом. Молодец Колька Муха! Не зазнался, не забыл про нас. Пусть и нам покажет кузню: и наковальню, и мехи, и гудящее пламя в горне…

Из широких дверей кузницы выпархивают ласточки. Они, мол, не причастны к нашему самовольству. «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда»… И вообще — что она знает?.. А мы вот сейчас ковать будем!.. Могли б и полюбопытствовать, птички божьи!

Кузня летняя, под навесом. Вольготно птичкам божьим юркать под крытый камышом навес и тут же выпорхнуть с другой стороны в широкий дверной проем. Это они кузнецам все внушают, что у них хорошая житуха и без тяжелого труда? Так и поверят кузнецы!

А Колька Муха уже вертится у горна, раздувает мехи. Бело-оранжевый огонь, как дракон, шипит, жалит — накаляет лемех, и Колька Муха, точно всю жизнь только и работал в кузнице, выхватывает его большими клещами, сгибаясь и натужась, несет к наковальне и плашмя со звоном шлепает на ее блестящее лбище.

— Разбирайте по ручнику! Ну!.. Что рты как варежки раззявили! В кузнечном деле, как в воровском — не зевай! — И мы не зеваем. — Бей! Бычок кладеный, картуз краденый! Не лемех — так светец!