Солнце на полдень

— Шел он себе и шел, — тянет Колька Муха. — А мороз, аж стекла трескают. Плюнешь — на землю сосулька падает. Во какой мороз! И вот тут навстречу доктору Маркушевичу выходят два жигана с Военки. «Доктор, спрашивают, за сколько минут может сейчас замерзнуть человек без пальто?» — «Минут за сорок, думаю». — «А если еще босиком?» — «Ну, наверно, за полчаса готов будет». — «Тогда, доктор, сымайте пальто с каракулевым воротником, а заодно ботинки с галошами — и бегом домой… А то как раз замерзнете…»

Лицо дядьки Андрия со впалыми щеками вытянулось. Зло смотрит кузнец на Кольку Муху, будто тот сам проделал такую шутку с доктором. А вообще-то, нашумевшая история. Хотя каждый ее рассказывает по-своему. Нет, не по душе, видать, ему эта история! А Колька Муха на ходу присочиняет к истории благополучный конец. Во всяком случае — мы ничего подобного не слышали. Мол, попал один из жиганов на стол к хирургу, и тот узнал своего обидчика. А жиган, заметив, что узнал его доктор, перетрусил перед никелированным ножом, который на языке фени и не перо вовсе, и не финач, а — скаль-пель, смухортился, раскололся: «Убери нож, верну тебе и пальто, и ботинки с галошами!..» Вернет, в рот ему дышло!..

Трудно сказать, на что еще замахнулась бы фантазия Кольки Мухи, чтоб в угоду колхозному кузнецу принизить гордого жигана перед фрайером-доктором, но дядько Андрий оторвал подбородок от черенка своего ручника, омыл ладонью глаза, будто после дурного сна.

— Тащ-щи! — сказал он Кольке Мухе. И тот кинулся к горну и потащил к наковальне поигрывающий живыми звездочками раскаленный лемех. Колька Муха обнажен до пояса, рубашка повязана фартуком.

— Охота тебе байки про шпану рассказывать, — говорит дядько Андрий. И громче, сквозь перестук наших «кулаков» кричит Кольке Мухе: — Взгальна байка! Оцього бы ды-гана да задним местом на лемех… Оце, Мыкола, була бы… опи-ра-ция! Годи! — кричит, теперь уже нам, дядько Андрий. Спрашивает, не устали ли мы, понимающе хмыкает, выслушивая наше «не-э!», и берет большими клещами остывающий, почти сизый лемех. — А ну-ка… свой глазок-смотрок!

Лемех, видно, готов, — и все тем же швырком непочтительным отброшен в сторону. К сделанному — никакого интереса у кузнеца!

К вечеру появляется высокий и тощий — прямой как жердь — молотобоец Семэн. Он садится на корточки, безучастно смотрит на нашу работу. Не оборачиваясь к нему, дядько Андрий, занятый приклепкой ушка к тяпке, спрашивает:

— Як телятко?

Семэн встает, машет рукой и отворачивается. Придется прирезать телка. Так ветеринар посоветовал. А то подохнет невзначай.

— Где-то в ней в самой середке хвороба, не ухватишь, мол, — шепеляво, с тоской в глазах поведал Семэн. Дядько Андрий цокает языком, качает головой.

— На, закури, горюн! — протягивает он кожаный кисет свой. — Не живет ноне частна собственность.

— А ей без разбору где дохнуть — чы в колгоспи, чы в частной собственности. — Возражает Семэн.

— Ну, оце не наша справа! — сказал дядько Андрий. Не любит кузнец смутительные разговоры. Может, щадит наши детские души?

Видно, привык Семэн, что последнее слово должно быть за кузнецом. Он расстегивает ворот, закатывает рукава и берется за самую большую кувалду, фунтов на двенадцать. Мы уже с Лешкой прицеливались к ней, каждый раз говорили — «О, о!» — и оставляли кувалду на месте — до прихода Семэна.

Семэн поплевал на шершавые, тяжелые ладони, подмигнул нам — «молотком побьют — и нам дадут!» — и вскинул кувалду.

Дядько Андрий, подняв руку и упредив удар молота, обернулся к нам. Смотрел по-свойски, с той, слегка печальной, растроганностью, с которой смотрят на детей пожилые люди. При этом он улыбался каким-то своим мыслям, щурясь, все молча смотрел на нас так, словно хотел запомнить на всю жизнь. Казалось, в этот миг он своим безошибочным взглядом мастерового человека прозрел наше будущее, всю нашу судьбу, началом которой была эта пропахшая дымом и кислой гарью кузня…

— Ну, спасыбочки, парубки! Гарно попряцювалы… — наконец промолвил дядько Андрий. — Долго жить будете, кожен из вас, мабуть, велыкой людиной станет, а кузницу да мозоли не забудете! — И, словно решительно кому-то возражая, кузнец добавил: — Не-э! Не забудете!.. А зараз — идитьте. А то я бачыв, начальник у вас — о-го, какой сурьезный! Главное, чтоб карактер и дело не разодрались, как ноги у некованой кобылы на льду!

И, как бы въявь увидев это «времечко» в образе вновь раскаленного добела куска железа, возложенного на наковальню Семэном, куска искрометного и бесформенного бытия, который ему, кузнецу, надлежит обратить к осмысленной пользе и красоте, дядько Андрий решительно первым стукнул своим ручником по податливой железной мякоти. И тут же на нее посыпались раз за разом мощные удары Семэна. Тот, видно, решил показать нам, что такое — настоящая работа!.. И вот уже Семэн понес к горну остывшую поковку.