Солнце на полдень

Беллу Григорьевну и лысенького в толстовке перехватывает вальяжная блондинка, табельщица, пучегубая, с маленьким курносым носиком и большим пучком волос над белым-белым воротничком поверх чистой синей (наконец-то!) спецовки. Вид у вальяжной блондинки — презрительно-надменный. Может, она считает себя более достойной быть киноартисткой, чем табельщицей? Ванюша Почтарик уже успел все разузнать и осведомить всех: блондинка-табельщица против нас, а лысенький — мастер, тот за нас. Своим бледным острым носиком, что ли, чует все Ванюша? Все втроем совещаются — лысенький говорит часто-часто, машет маленькими ручками; пучегубая табельщица молчит с таким видом, будто ей наперед известно все, что лысенький скажет, — и сейчас, и завтра, и через год; что все равно ничего умного и дельного он не скажет; что главное сказать сможет только она, если найдет нужным, наконец, открыть свой крашеный ротик; Белла Григорьевна кивает головой — и говорливому лысенькому мастеру, и молчаливой, знающей себе цену табельщице. У Беллы Григорьевны на лице умиление, будто все, что она от них слышит, — все это бог весть как приятно ей. Она тут же с готовностью кивает головой, она само послушание. Что ж, Белла Григорьевна, военная косточка, умеет не только командовать, она умеет подчиняться. Даже умасливать. Ведь вот как угодливо слушает, улыбается и все так же кивает головой… Что ж, военной косточке, наверно, и маневр не чужд!.. Все равно она перехитрит — и мастера, и табельщицу, и кого угодно. Леман знал кого послать!

Наконец, в дверях цеха показался человек кавказской наружности, с усиками и небольшими бачками. Между грудами ржавой жести ступает он легко и плавно, точно танцует лезгинку с медленным и эффектным выходом. Одежда его смахивает на леманскую — те же блестящие хромовые сапожки, те же «гали». Разве что вместо френча на кавказском человеке — длинная гимнастерка, перехваченная на тонкой талии узким ремешком с брелоками. Улыбка приязненности и доброжелательства не сходит с лица этого человека.

— Ишь какой фрайер! Только кын-жала не хватает! — толкнул в бок впереди стоящего соседа Колька Муха. — Видать, артист ансамбля.

— Стукнем-ка в ладошки да гаркнем «ас-с-са!» — авось и на самом деле нам спляшет, — угрюмо, по обыкновению своему, буркнул наш музыкальный талант Женька Воробьев.

— Ты что, очумел? — зашипел на него Ваня. — Ведь это председатель и директор артели — Дзабо Арустамович Арустамов!

И пока Ванюша — в который уже раз! — пытался отыскать в глазах наших подобие чистого одобрения за такое сверхоперативное осведомительство, а находил лишь обычную колючую смесь из хмурого удивления и раздраженной презрительности, Дзабо Арустамович остановился перед нашим строем, шевельнул усиками и показал нам два ряда белых зубов. У него на удивление белые и красивые здоровые зубы! Он их охотно показывает, приподнимая с усиками верхнюю губку. Не за этим ли он пришел сюда? Зубы директора, видно, нравятся табельщице. Куда делась только ее скучность. Защебетала, глаза блестят — живая. Итак, начинается парная лезгинка?..

— Итак, ребятки, — директор расставил пошире ноги и сунул тонкие руки под поясок с брелоками, — вы сегодня удостоились высокой чести…

— Бок о бок с рабочим классом… — кто-то из ребят тут же вставил в речь директора. Кто это? Может, Колька Муха?

Директор с любопытством обернулся в сторону непрошеного суфлера. Побледневшая вдруг Белла Григорьевна нервно зыркнула на нас и закусила губу. Оказывается, кровь иногда и отливает от ее щек! Трубить директору! Сейчас нам скомандуют — кругом марш!..

Мы замерли в молчании. Даже молотки замолчали. Тягостная тишина. Покачав головой, Дзабо Арустамович вдруг рассмеялся. Он даже задорно и юно откинул назад голову — так ему смешно. Глядя на него, и мы тоже почему-то не сдержались и долго смеялись от души. Мы разрядились, мы забыли вдруг охвативший нас ужас.

— Ну, войско Мамая! — вдруг с множеством неожиданных ударений, звонко рассыпая слова по слогам, словно заставляя их и впрямь отплясывать ту лезгинку, которую мы ждали от самого директора, с гулким кавказским набором акцентов и речитативов, заговорил Дзабо Арустамович. — В самом дэле! А-бай-деца на сэй раз бэз мировой революций! Па́трудитес, па́учитес! В жизни при-га-дица! Мас-тыр всо абеснит, всо показит, а если кто абидит — за́-хо́-ди́-тэ́ ка́-мнэ́!

И, унося белозубую улыбку на смуглом лице, пошел к дверям своей легкой танцующей походкой. И точно накал в лампочке уже выключенного динамо, медленно гасла растроганность на лице красивой табельщицы. Обмануло ее ожидание парной лезгинки по обрезкам жести.

* * *

— Закладывай железку в центра́, прижми верхний центр — вот так… А затем крути ручку. Вот и вся работа. Готовые кружки клади сюда в стопку. Усек? Не заладится что — гукни погромче. Усек?..