Солнце на полдень

Потемневшими глазами глянула агрономша куда-то за пределы хлебов, точно раздражала ее полоска горизонта в светлых низких облаках. С какой-то жестокой ласковостью, не отпуская вожжей, почесала кончиком кнута крестец Каурки. Это было статное животное, не замордованное ни плугом, ни другой сельской работой, игрой мышц, бархатистой кожей напоминавшее о не вполне еще укрощенном норове. Казалось, какой-то вечный поединок длится между агрономшей и ее норовистым жеребчиком, запряженным в оглобли байдарки. В изгибе шеи, в по-щучьи закусанных удилах, свирепом взгляде чувствовалось сдерживаемое нетерпение, покорство, ждущее случая, чтоб поквитаться с седоком. Нервно перебирает ногами жеребчик, ржет.

— Не балуй! — шевелением вожжей напоминала о своей власти Зинаида Пахомовна. — Выпендривается, как муха на стекле!

Круглый локоть и полевая сумка агрономши тесно прижались к моему боку. Она дернула и отпустила вожжи, прицокнув языком. Каурка, копыта враскидку, легко понесся вперед…

— Опять ты под трактором, а не на тракторе! — грозно окликнула Зинаида Пахомовна Грыцька. Он высунул заляпанный автолом ликующий блин лица. Грыцьку и невдомек, что кто-то может быть недовольным, сердиться. По его мнению, люди для того и живут на земле, для того и занимаются чем-то вместе, чтоб был повод позубоскалить, чтоб было весело. И погода, птички щебечут…

— А что? В затишку мухи не кусают, Зинаида Пахомовна.

— И какая только девка за тебя, пустограя, замуж пойдет?

— А зачем мне девка? Меня Варвара любит!

Варвара у своего котла дернулась как ужаленная и в сердцах бросает в очаг головешку, которой шуровала огонь.

— Вы его не слухайте, Зинаида Пахомовна!.. Срамник он!.. Лучше трошкы почекайте, скоро борщ поспеет. Пообидайте з нами!

— Некогда, Варюха! Мне еще к соседям, в бригаду поспеть. Там вовсе плохо с пахотой. Отстаем, отстаем. А отсталых бьют! Читаете небось сводку в «Коллективисте»?

Ну уж это загнула Зинаида Пахомовна. Варвара дальше своего котла ничего знать не хочет! Когда за обедом читаю вслух трактористам газету, она, правда, удивляется, что читаю складно, что мудреные слова как подобает выговариваю, но в прочитанное вникнуть — она и не подумает. А слова, и вправду, поперли новые и мудреные: темпы и соцсоревнование, квалитет и стимулирование, ударники и саботажники, очковтиратели и вредители, бузотеры и бюрократы. Как-то читал я газету Варваре, на слове «лодырь» прервала. «То усе нови жучки, а ледаще завсегда нинащо».

— Лучше дай мне полотенце и мыло — этому… деятелю головомойку устрою. А то весь замурзанный ходит. Волосы — как пакля. Хоть бы ты, Варюха, за ним посматривала, — говорит Зинаида Пахомовна. — Матерщины наберется. Совсем от рук отбился…

— А у него невеста есть! Хай за ним Тонька смотрит! — расходится в смехе повариха. Дальше — больше, ее уже всю трясет от смеха. Гулко, пустой бочкой из-под палки, звучит смех Варвары.

Я краснею, а Зинаида Пахомовна эту важную весть спокойно принимает к сведенью.

— Что ж, я поговорю с нею. А то сама в синих тапочках в белой блузе. Артистка!.. А жениха запустила. Запаршивеет он у вас!

Зинаида Пахомовна ведет меня к железной бочке, я забираюсь на камень, чтоб было выше, наклоняю голову и пытаюсь отнять мыло у Зинаиды Пахомовны:

— Я сам!

— Ладно уж тебе! «Сам» надо было раньше! А теперь уж — вытерпи мужской позор. Рада буду, если Тоня тебя застанет сейчас. Хорош жених. Его моют как маленького! — своим жестко шелестящим голосом отчитывает меня агрономша. Хорошо хоть, что на стане сейчас никого, кроме Грыцька и Варвары. Я рассказываю Зинаиде Пахомовне, что напоил у колодца Сольку!

— Да! Молодец! А вообще-то надо будет продать ее. Не до частной собственности.

Я говорю, что видел Марчука, который читал жуть какой интересный рассказ про Серошейку.

— Он обожает сентиментальное! Чувствительный стал… Прямо как барышня! Лучше б за домом следил, огородом бы занялся.

Нет, не стоит рассказывать про Марчука! Даже про Сольку не стоит!.. Зинаида Пахомовна, видно, только и умеет, что говорить неприятное. Я умолкаю — скорей бы кончила… головомойку! Мыло уже залепило мне глаза, Зинаида Пахомовна нещадно драит, теребит мне волосы своими быстрыми, тонкими пальцами.

— Чтоб так каждый вечер!.. И вообще, где твоя кепка? Почему не носишь кепку?

Слава богу, вытирать голову мне разрешено самому. Зинаида Пахомовна о чем-то допрашивает Грыцька, нетерпеливо постукивает жестяным наконечником карандаша по блокноту. Наконец прячет блокнот в полевую сумку и, поскрипывая своими ладными, по ноге сшитыми, сапожками, идет к байдарке. Свирепым зраком косит из оглобель Каурка. Оводы жалят его, он морщит кожу, гоняя ее судорожной волной, бьет хвостом по оглоблям, свирепеет и взбрыкивает.

Варвара, подбоченясь, смотрит вслед укатившей байдарке, расходящемуся в сухом воздухе облаку пыли и сама с собой рассуждает:

— И Каурку не покормила, и сама не пообедала. Чем живет баба? Чай, одними газетами? И все спешит, спешит, мабудь, жизнь обрыдла и швыдче ее прожить старается!.. О господи… Не понимаю я партейных! Эй, заграйте, цымбалы, чтоб ноженьки драмбалы!