Солнце на полдень

Слез я с крыши, а возле головки блока — Мыкола. Я и не увидел, когда он прикатил. Поперек велосипеда, сзади — сдвинутая сажень-двухметровка. Замерять выработку — тоже обязанность Мыколы. Он проверяет мою притирку клапанов. Для этого он клапаны оседлал пружинами, прижал тарелочками, законтрил, как положено, «сухариками» — и плеснул керосину в гнезда. Два клапана держат — третий пропускает! Мыкола укоризненно смотрит на меня.

— Что, у Грыцька халтурить уже научился? Забыл что «ледащо — нинащо»?

Пропускает клапан, который Тоня притирала. Да она и не считала его притертым. Это я так счел, от лености не довел. Я лучше умру, чем свалю на Тоню. А та смотрит на меня, на бригадира. Смотрит запоминающе и, как всегда, смеясь одними глазами. Мое великодушие ее, видно, растрогало. Она даже отложила ложку и захлопала в ладошки.

— Вот это жених! Не выдал меня! Казацька потылыця никому не хылыться! А ты, Мыкола, на него напустился. Старается человек, спасибо скажи. Ох, скупой ты, Мыкола, на ласковое слово. Весь для работы — не для людей. Но сама работа — для людей!

Грыцько меж тем вращает страшно глазами, — он все сейчас съест, и что на столе, и сам стол, и всех вокруг.

— Дайте мне, а еще моим детям! Нанимаюсь, Варвара, обедать! Всем по семь — а мне-таки во-семь! — Грыцько сыплет поговорками, однако за еду приниматься не спешит, смотрит на людей, какое производят впечатление его поговорки. Впрочем, они повторяются почти каждый день. И каждый день мы смеемся им!

Тимоха садится к столу молча. Пятерней откидывает со лба слипшиеся волосы. Ребром ладони приглаживает усы. Он у нас — солидный, малоречивый, основательный. Вот уж кто умеет себя уважать. Он тракторист номер один! Во-первых, он вообще дольше всех на тракторах работает. А это почитать надо. Во-вторых, ему, а не кому-нибудь другому, дали «катерпиллер». Почти половину выработки бригады дает его трактор! Его даже прочили в бригадиры, да из армии подоспел Мыкола. А армия — это внушительно. Почти то же, что после техникума или курсов. Армию прошел, значит, на все годится. Мыкола никогда не ругает Тимоху. Он с ним совет держит. Грыцько тогда показывает головой на них: «Переяславская рада! Гетман слушает своего старейшего полковника. Чы купыть бугая, чы…»

Есть еще и в-третьих — вислые, казачьи усы Тимохи. Наверно, поэтому Варвара величает Тимоху Касьянычем. Не совсем по имени-отчеству, немного и по-свойски, а все же по батюшке, почтительно. Омыв ладонью рот и усы, подавив зевок, Тимоха сел к столу.

— Смотрите, кто к нам в гости? — говорит Тимоха, приставив шалашиком руку ко лбу. — Это наш учитель! С газетами! Хорошо, узнаем новости. Как там в Польше и Румынии? — говорит Тимоха, потирая руки. Можно подумать, что и обедать не стал бы, не узнав сперва, как там в Польше и Румынии.

Как-то задал вопрос Тимоха Марчуку. Где раньше всех будет революция? Марчук, поразмыслив, сказал, что, пожалуй, в Польше и в Румынии. Там больше всего безработица и забастовки, там трудней всего трудящимся. С тех пор Тимоха каждый день ждет революции в этих странах. Он и не допускает мысли, что учитель мог ошибиться или что рабочий класс подведет учителя. И каждый раз удивляется, что ничего об этом нет в газете. Что ж они медлят, Польша и Румыния? Вертит газету так и сяк — не то, не то…

Завидев учителя, Мыкола как-то замялся, отошел к велосипеду. Пробурчал Варваре, что позже будет обедать, что срочно нужно замерить клин — и укатил. Подошедший Марчук только коротко взглянул в сторону укатившего бригадира — и желваки проступили на впалых скулах. Я успеваю заметить, что Тоня как бы в испуге смотрит на учителя, что Варвара и Грыцько многозначительно переглянулись. Только Тимоха размеренно черпает деревянной ложкой из глиняной чашки и исподлобья взглядывает на газеты в кармане пиджака учителя. Он ничего не знает, не понимает из этих мелких житейских дел. Он ждет момента, чтоб перекрасить свой «катерпиллер» в защитный цвет, нарисовать звезды на нем — и ринуться на помощь трудящимся Польши и Румынии. Он так верит в мощь своей машины, что досадует, почему его не кличут на помощь. Порыв Тимохи — бескорыстный, ему для себя ничего не надо… Он где-то читал, что в Польше и Румынии все еще пашут на волах, которых запрягают в ярмо. Можно себе представить, как тяжело там приходится мужикам!

— Сидайте к столу обидать! — локтем обмахнула край стола Варвара. И, чтоб упредить отказ учителя, поспешила поставить перед ним чашку с красным, дымящимся борщом. Янтарно-золотистыми копейками плавает растопленное сало. Сама отрезала пару ломтей хлеба, придвинула соль. Села против учителя, все еще охорашиваясь и засмущавшись своих больших рук, потного лица, неприбранных волос. Грыцько иронично ухмыльнулся и принялся за еду. Ест, а искоса поглядывает на Варвару, как она старается, очаровывает учителя. Пусть не думают, он, Грыцько, ничуть не ревнив.