Солнце на полдень

— Ну как дела? — обратился ко мне Марчук. — Не пора ли тебе вернуться домой? Скоро учебный год, пора бы серьезно заняться учебниками. Пообмыться, отдохнуть… Все же твоя главная работа — это учеба. Всему свое время…

— А разве у него передержки? — спросила Тоня.

— Нет, не скажу. — Марчук шевельнул усиками на верхней губе, — С успеваемостью у него неплохо, — не спеша, по-крестьянски подставляя хлеб под ложку, принялся за борщ. — Все одно — ему учиться надо. Дроби, например, повторить…

— А здесь он разве не учится? — возразил Грыцько.

— Еще как учится, — поддержал Грыцька Тимоха. — А ну-ка, скажи, что такое двигатель внутреннего сгорания?

Начинается представление! Я догадываюсь, как тяжело на душе у Марчука, и без воодушевления отвечаю на вопросы. Сперва говорю, что двигатель внутреннего сгорания он потому, что топливо сгорает непосредственно перед поршнем, что двигатель называется четырехтактным потому-то, а карбюраторным питанием называется — то-то! Или не помню я, чему меня учили в тракторной бригаде, что я вычитал из промаслившихся книжек о тракторах, которые лежат общедоступно в ящике, под столиком, у окошка в нашей будке?.. На память пока не жалуюсь…

В прищуренных глазах Тимохи ловлю ехидную хитринку. Точно такую же я когда-то видел в глазах отца, — когда я в родном селе отчубучивал «отче наш» перед нашим батюшкой Герасимом. Ну, понятно, тогда отец-безбожник хотел задобрить батюшку, чтоб повенчал бесплатно батраков-бедолаг Степана и Горпину. А здесь зачем это? Да и не идет мне из головы укативший внезапно Мыкола. Видать, и вправду не зря бабы на селе поминают Мыколу, как только заводят речь про учителя и его молодую жену-агрономшу…

Мои ответы хоть и правильные, и обстоятельные — но не порождают они того феерического впечатления, которого ждут Грыцько и Тимоха. То есть сами они, который раз, готовы к этому воодушевлению, но, главное, не видят они его у учителя.

— Вот вы сказали — дробь! Хорошо! Вот мы зараз побачимо, — входит в азарт Грыцько. — А ну-ка, Санька, принеси с верстака прокладки пять сотых, восемь сотых и одну десятую!

— Дайте пообедать людыне, — уже оправилась от смущения Варвара; она сама принялась за обед, откусывает хлеб маленькими кусочками и едва задевает ложкой борщ. Так, по ее мнению, должен есть человек, вдруг очутившийся в обществе учителя или вообще образованных людей. Материнская забота так и лучится из ее глаз, устремленных на учителя. Кажется, вот-вот не сдюжит она себя, прижмет к своей высокой груди, как дитя малое, этого седеющего человека, такого ученого и такого невезучего. Нет, нехитрая она, Варвара. Простая душа, ничего таить не может. Все у нее написано на лице, в глазах.

Я выхожу из-за стола, роюсь в ящиках верстака и приношу заказанные мне латунные прокладки. Надоел мне этот цирк! Будто я умная собачка, которую Грыцько подкармливает сахаром после каждого удачного номера. Видел я в цирке такую собачку. Она будто узнает цифры на картонках. Какая цифра — столько раз лает. Умная собачка! Гав-гав… Может, послать их всех к черту? Может, это опять моя бесхарактерность? И не глумление это над Марчуком, на душе у которого, конечно же, кошки скребутся…

Я смотрю украдкой на Тоню, — не подаст ли она мне знак — кончать эту собачью комедию? Когда Тоня чем-то недовольна, я узнаю это по нахмуренным, сдвинутым к переносице белесым бровям. Да еще по взгляду, который как бы уходит в себя. Это Тоня так отчуждается от всего, что происходит тогда вокруг нее, что ей не по душе. Мол, не одобряю и не участвую, — а вы совесть поимейте. Нет, в глазах Тони читаю одно лишь любопытство. И бровки свободным разлетом, и в глазах приязнь — и ко мне, и ко всем так мирно и согласно орудующим деревянными ложками.

С пристуком, точно козырные карты при верном выигрыше, кладет на стол Грыцько каждую принесенную мною прокладку.

— Пять сотых! Восемь сотых! Одна десятая! — Он передает прокладки, как фокусник публике, Тоне, та Тимохе. — Вот вам и дроби! И не крейдой-мелом на доске — а в жизни! Практически!.. Чы не так говорю? Уся жизнь, как я понимаю, дробная. Дроби!.. Чы не так, хлопцы?

К каким это хлопцам взывает Грыцько? Никто тут вроде бы под эти хлопцы — не подходит… Ну, может, еще Тимоха… И всегда так — заносит Грыцька.

Тимоха долго и придирчиво проверяет прокладки, говорит — «все правильно» и, наконец, отдает прокладки Марчуку. Тот их мнет в пальцах, смотрит на обрез и тихо изумляется:

— Как вы их только различаете? — В голосе учителя — хорошая зависть бескорыстного человека, умеющего ценить по достоинству чью-нибудь исключительность и превосходство. — Эх, жаль, что молодость куда-то ушла… А то бы к вам — в бригаду. Хотя бы в те же, в подручные! Я учитель, ничего не умею. Умудряет профессия, а не институт.

Тимоха добросовестно наклонил чашку, тщательно выбрал ложкой остаток борща, похвалил Варвару, и когда та, растрогавшись, готова уже была поспешить за добавкой, поднял руку: «Поспеется!» Он тронул свои вислые усы и сказал мне:

— Пойди-ка запусти мово американца. Пока не остыл. Проверим сцепление!