Солнце на полдень

— Он любил ее! Как говорится, безнадежно, платонически. Роман! Даже не знала девушка об этом. Вот какой это человек! Все толкуют про мой характер. А во мне — одна злость, может. Характер — у него! Дай боже — кремень! А с контриком у него были свои счеты. Давние, со студенческой скамьи еще. Все описать — целый роман! Вот и обидно, хороший человек, много перестрадал, меня полюбил, а я… Совестно мне перед ним!..

— А передо мной тебе не совестно?

— Боюсь я, очень боюсь опять ошибиться. И будешь ты тоже несчастлив. Хватит одного. И никаких разводов не надо…

— Я не могу так, Зина…

— Не можешь, значит, рвем все… Не уверена я, что люблю тебя, что ты — этот «тот», кого полюблю на всю жизнь. Может, мне не дано вообще любить? Чувствую такое — будто не было у меня весны, кто-то ее прожил за меня. Одни призраки перед глазами. То Кучеренко, то ты… Где она, большая любовь? Тоска…

— Это потому, что детей нет у тебя…

— Пошлости говоришь!.. Я все равно в аэроклуб поступлю.

— Я тебе главное говорю. Женщина не родившая — не живет, не жила… Ошибка природы. Для этого и любовь человеку дадена. И не будет женщине счастья в жизни, и любовь всегда обманной будет. Не для того вам равноправие дали! Хоть летчицей, хоть инженером — а рожать должна. Назначение природы исполнить. Иначе — все пустое. Природу не обманешь… Торичеллиева пустота.

— Ты так думаешь?.. Ох, не знала я… Может, ты и прав… Обними меня, любый, что-то холодно стало…

И снова тишина, слившееся воедино прерывистое дыхание двух. И вдруг я вздрагиваю от лошадиного ржанья. Значит, где-то тут рядом и Каурка! Бежать! Еще подумают, что следил, подсматривал.

Пригнувшись, бегу вдоль скирда. Луна скрылась под сгустившимися тучами. Я бегу, и сердце все еще продолжает судорожно стучать. Я представляю себе гордую, независимую Зинаиду Пахомовну, ее быструю уверенную походку, повелительный жест и властный голос… А она страдает… Почему же мне не жалко ее? Словно вся она в чем-то ползучем, пятнистом, несмываемо-грешном. Ни разу она меня не обидела, а я ее — не люблю. Может, за каторжный ад, который носит в груди Марчук, может, за то, что само ее появление в бригаде, при самом ярком солнце, выглядит как непогода; люди сжимаются и ждут, чтоб скорее уехала! Она заботится обо мне — а я ее не люблю. Любовь… не признает она справедливости. Она не знает благодарности, она — неподсудна.

В небе распогодилось, тучи рваной мутью осели к горизонту, луна сейчас светит вовсю — словно затем, чтоб я еще острее почувствовал свое непоправимое одиночество. Один я, один в мире… Один со своей тоской, смутными чувствами, унылыми мыслями…

В вагончике кто-то зажег фонарь. Красноватый клок света смотрит в темень как зрак рока. Я плачу, не стесняясь слез, плачу оттого, что мне одиноко и печально, что печали этой нет ни имени, ни названия. Странным тоскливым сожалением сжимается сердце. Как я теперь буду смотреть в глаза Мыколе, Зинаиде Пахомовне? Опять в моей жизни случилось что-то такое, переполнившее всклень душу, что постичь и осмыслить не может мой ребячий разум. И даже Шуры нет рядом, чтоб расспросить у него, — пусть не прямо, исподволь, о том что мучает, саднит сердце.

Я ощущаю в кармане письмо. Как кстати я вспомнил о нем!

В вагончике храпел Грыцько. Варвара возилась у своего, бокового ящика под нижней полкой, где хранились продукты.

— Кашу будешь?

— Нет, спасибо.

— Что с тобой? Не захворал ли?

Взрослым — этим всегда одно и то же. Не захворал ли, не голоден ли… А если здоров и сыт — значит, уже все в порядке…

Я молча залез на свою, самую верхнюю, полку. Долго-долго, руки под голову, я лежу в ожидании, чтоб Варвара отправилась к своей кухне — готовить обед для ночной смены. Я зажигаю второй фонарь — вместо унесенного Варварой. Стекла на фонарях — чистые, я их еще утром протер старой газетой. Заправлять фонари, чистить и протирать стекла — тоже моя обязанность. Почему-то ни один трактор не пользуется своим электроосвещением. Даже фары давно уже почти все поснимали. Все считают это в порядке вещей, даже главный механик МТС Белозеров. Видно, электричество все еще представляется роскошью, ненужной и лишней блажью. А керосиновые фонари называются «летучая мышь», стекло защищает проволочная сетка. Один фонарь — перед радиатором, другой на раме плуга, возле прицепщика — и это считается вполне достаточным светом для ночной работы. Никто не жалуется!.. Из-за освещения этого была у Мыколы схватка с Белозеровым. Почему эмтээс не ремонтируют динамо? Про Белозерова уже слушок: «вредитель…»

Помню усталое лицо Белозерова. Он смотрит на Мыколу, молчит, потом огорченно в сторону: «Вот ты тоже… А ты мог бы понять… Оборудования нет, обмотки для якоря нет, электромеханика нет… Спрашивать легко — дело сделать трудно». — «Мне ваши трудности знать ни к чему! Мне динамо на каждый трактор поставьте!»

Кто прав?.. Или: два человека ругаются — и оба правы? Можно одно дело делать, стараться и враждовать? Зачем так, люди добрые!..