Солнце на полдень

Долго вроде жил, а в душе — стыдоба. Вроде все не тому и не тем служил. Хай йому грэць… Правда, пилотов я любил! Они что циркачи!.. Встречались шкуры, оно не без того. Все не надеется на машину, на моториста. С собой сажает. Мол, плохо отладил мотор или слабо заплел трос — погибай вместе со мной! Были и такие. Но мало. Да и летать не любили, при случа́е — тут же спишется. Что об этих говорить. Это не пилоты… Зато настоящие — те живут без оглядки, без хитрости и обмана. Веселые!.. Можа, потому, что к небу, к звездам ближе. Провинишься, бывало, недоглядишь чего. Человек из-за твоего недогляда смерть в глаза видел, а перед начальством — все на себя берет. Нашего брата, моториста, нас так называли, ни за что не выдадут. Широкие люди! Будешь человеком, ежли кожен день со смертью встречаться! И ты возле них многому чему учишься. Человек, он усю жисть учится… Так и живем, доброе восхваляем, дурное скрываем. А можа, зря так?

И, словно вспомнив про пролетевший недавно аэроплан, Панько умолк, посмотрел в окно, на вызвездившееся небо, — может, все еще искал свою, так и не открывшуюся ему звезду?

«Спрошу лучше у Шуры или у тети Клавы про этого писателя: Ницша», — подумал я, борясь со сном. Я знал, — взрослые разохотятся на воспоминания — не остановишь. И действительно, только все помолчали немного после рассказа Панько, как заговорила тетя Клава. Она рассказывает про помидоры!

— Никогда не думала, что с ними такие интересные истории связаны. Долго люди не знали, что их можно есть. Назвали чертовыми яблоками, яблоками сатаны — считали самой страшной отравой. Даже ботвы коснуться боялись. Но ради красивых плодов разводили, даже в комнатах, бывало, в горшках и кадках. Затем — аромат ведь какой!..

А вот когда шла война между Югом и Севером Америки, то ли подкупили повара у Авраама Линкольна, то ли он сам был за южан, но решил он отравить хозяина, вождя свободолюбивых северян. И, разумеется, повар ничего лучше не придумал, как… накормить Линкольна помидорами!.. Он подал ядовитое и убийственное блюдо своему хозяину — и решил, что дело сделано. Написав письмо, что и как он сделал, повар не стал ждать своей казни за убийство вождя северян. Письмо он замуровал в ту же печь, где готовил пищу. Мол, после победы южане догадаются, где искать письмо. И, наточив нож, повар покончил с собой.

Лишь много лет спустя было обнаружено письмо-отчет об этом странном покушении…

На всех слушавших рассказ тети Клавы произвел сильное впечатление. А у нас помидоры, оказывается, в пищу стали употреблять лишь при Екатерине. Привез целую корзину — царице в подарок — какой-то ее посол европейского государства. Царица отведала помидор лишь после того, как посол съел их с десяток и, к удивлению царицы, остался жив!

— Нашли о чем говорить, — пробурчал Женька Воробьев. — И так целый день — помидоры да помидоры. — Оказывается, хитрец и талант тоже не спал, слушал…

Друг мой повернулся на другой бок, тщательно укутался в одеяло и вскоре стал посапывать — довольно ритмично и размеренно, как и подобает музыканту!..

Первым ушел на свою соломенную подстилку Панько. Затем, сказав «спокойной ночи», помахав руками, изобразив гимнастику, ушла и Белла Григорьевна. Леман что-то негромко сказал тете Клаве, вышел во двор. Она поднялась, прибрала кое-чего, с фонарем в руке отправилась к Алке. Поправила на ней одеяло, опять задумалась… Погасила фонарь, но не двинулась с места. Я видел, как она стояла не шелохнувшись… Затем медленно поплыла, словно лунатик, к выходу. Тихо и протяжно скрипнула дверь…

Я почувствовал, что вдруг сон пропал. В темноте ощутил я, как запылали у меня щеки, как сделалось вдруг жарко под тонким одеялом. И еще мне было стыдно, что я как бы шпионил за тетей Клавой, за Леманом. Выходит, и Белла Григорьевна, и Панько — знают? Ведь при них Леман сказал тете Клаве те слова, которые я услышать не мог, но о смысле которых я сразу догадался… Хорошо, что не крадучись, не таясь. И не обижая людей, словно они недотепы, не понимают. Жалко и недостойно было бы такое… Видно, на это нужна смелость! И чувство свободы — несмотря на всю сложность обстоятельств. А может, даже вызов им! Шура ничего не знает… Но, думаю, он не осудил бы этих двух дорогих мне людей. И Колька Муха не стал звонить в лапоть? Теперь я уже всеми силами пытался заставить себя уснуть. Свистел во сне Женька — точно манком сзывал перепелов, бесшумно дышал, лежа на спине, урка Масюков. Ни звука кругом, все спят — лишь я томлюсь, и злюсь, и краснею, и ничего с собой не могу поделать. О чем я думаю?..

Вслед за луной медленно ползли по стене бледные кресты — тени окон, они все больше перекашивались, становясь все больше остроугольными. Тетя Клава спала рядом с Алкой, Леман — рядом с Панько. Что же — я теперь буду ждать их возвращения? Чтоб убедиться?.. В чем и зачем? Я их люблю. И тетю Клаву, и Лемана. Да, и Лемана. Пусть он и не знает этого. И вовсе я не шпионю за ними! Просто сон ушел…

РИТМЫ