Солнце самоубийц

— Не хотел тебе рассказывать. Еще подумаешь: в Израиле все маниакально одержимы. Старик Нун живет в мире сверстников, погибших в войну за Независимость. Эта мания оказалась для него плодотворной: породила прозу высокой пробы. Якоб Якоб ощущает свою истинную жизнь, глядя на фотографию, ставшую для него сакральной. Но у меня-то, приехавшего в Израиль всего пять лет назад, казалось бы, вся биография там, в местах нашего с тобой прошлого, в Киеве, Питере, а тут — чистое начало. Оказывается, совсем не так. И корни моей жизни обнажаются совершенно неожиданным образом. Я говорил тебе, что еду в Париж, на выставку израильских художников. Все верно. Ты, естественно, подумал, что я в ней участвую. Так вот, никакого к ней отношения не имею. Еду вовсе по иной причине. Маргалит с утра требует, чтобы я тебе рассказал об этой причине. Я ведь испугался и обрадовался встрече с тобой по той же причине. Под каким знаком эта встреча — добрым или недобрым? Дичайшие небылицы пели про меня в Совдепии после моего отъезда, ибо, как ты говоришь, уехавший оттуда переходит в иной мир, явно смахивающий на потусторонний. Но ведь и оставшийся погребается в прошлом. И наша встреча может быть воспринята неким образом как двойное воскресение. Ну, чем не детективное начало?

За окном круто разворачивающегося к башне, собору, Пизе автобуса, как бы отпрянув и в то же время навек оставаясь в мимолетном взгляде, оплывает, оседает кладбище и неотъемлемое от него чувство, что над полем мертвых невидимым сжимающим горло облаком стынет жизнь ушедших под землю, что каким-то образом, пусть самым необычным, оно должно дать о себе знак — добрый или недобрый?

2

Сидящий за спиной Маргалит человек, нервно резкий в движениях, время от времени извлекающий из потертого портфеля буханку хлеба, чтобы остервенело откусив от нее, давясь так, что кадык лихорадочно перекатывается в горле, жевать и спорить по любому поводу с рядом сидящим, обнаруживает знание иврита, вступает с Маргалит в беседу. Оказывается, он вовсе не эмигрант, а тот самый компаньон Натика: сбежал из Израиля, пытается добыть визу в Америку, пока занимается туристским бизнесом, вынужден все время что-то жевать, ибо страдает язвой желудка. Кон садится рядом с Майзом; бизнесмен на час, беглец из Израиля и патентованный язвенник пересаживается к Маргалит, проявившей интерес к его особе, которая то не в меру агрессивна, то не в меру плаксива: объясняясь в любви Израилю скулит по-собачьи, но скалит зубы по-волчьи.

Майз протягивает Кону цветную фотографию: высокий молодой парень; светлый волос, карие глаза, улыбающееся лицо; одет в военную форму с «крылышками» на груди.

— Вызов мне послала тетка, сестра покойного моего отца, — говорит Майз, — самая младшая в семье. Уехала из Одессы в Палестину еще в двадцатые годы. Это сын ее, Иосиф, мой двоюродный брат. Родился в пятьдесят втором. Можно сказать, я не приехал в Израиль, а свалился в колодец семейной беды. Парень служил десантником, демобилизовался в семьдесят четвертом, по примеру многих сверстников, рюкзак через плечо и — шататься по Европе. Добрался до Норвегии. И с концами.

Исчез.

Растворился в этом мире, как привидение.

Пять лет я живу с этим привидением. Пять лет ношусь по его следам. Любые ассоциации — литературные, библейские — оборачиваются живыми поводырями к слепой, глупой, но неугасающей надежде. Тела ведь его не нашли. Может, подобно гамсуновскому герою, влюбился в лесную красавицу, порвал с прежним миром, ушел в глухую дремучесть, к лешим? Ведь Славута да Полесье растворены в моей крови. Может, в отличие от библейского Иосифа, сам решил уйти в колодец небытия, но матери не принесли окровавленной рубашки? Это стало моим наваждением, моей судьбой. Я ведь и с Нуном, Якобом Якобом и Маргалит познакомился через эту историю. Человек растворился, как будто его и не было, но остались документы, письма. Вот — копии: группа крови, разрешение на свободный прыжок с парашютом, водительское удостоверение, листок с молитвой во здравие и безопасность десантника, ведь прыгаешь в неизвестное, прямо в пасть льву.

— Молитва?

Кон вглядывается в древнееврейские буквы, Кон просит перевести.

— Да будет воля твоя, Господи, Бог отцов наших, вести к благополучному исходу все дела и помыслы наши. Простри над нами крыло Свое, храни от руки врага, устроившего нам засаду, от внезапных ветров, от непредвиденностей в воздухе, храни всей Своей праведностью и милосердием.