Солнце сияло

Я и сам боялся того же. Но никакого другого дела, чтобы кормиться, я для себя не видел. Я надеялся на фарт. Что Бог не выдаст, а свинья не съест. О рекламе на телевидении я не мечтал. Листовки, буклеты, плакаты - я ставил на такую дешевенькую рекламу. Мне теперь, кстати, зарабатывая на хлеб, предстояло постоянно держать в уме, что заработанный кусок принадлежит мне лишь частью, а другая часть - сына: незадолго перед Новым годом, как тому в соответствии с законами природы и должно было случиться, я стал отцом мальчик родился весом три килограмма, восемьсот семьдесят граммов и ростом пятьдесят три сантиметра.

К концу апреля, когда у меня раздался звонок Ловца, мы с Леней уже подсчитывали первые дивиденды. Леня наконец накатался на лыжах и подключился - появившиеся заказчики были его заслугой. А уж я сидел за компьютером, сочинял и рисовал, обзванивал типографии, ездил по ним, подписывал договора, давал привычной рукой на лапу, чтобы занизить в договоре официальную сумму. Мы двое да еще приходящий раз в неделю бухгалтер и были всем агентством, но оно заработало - машина покатилась.

- Могу я вас попросить о дружеской услуге? - проговорил Ловец после взаимного обмена неизбежными дежурными фразами о самочувствии и состоянии дел.

Мог ли он попросить меня о дружеской услуге. Еще как мог, я бы не отказал, о чем бы он ни попросил. Если только речь не шла об убийстве.

Дружеская услуга состояла в том, что я должен был слетать на пару дней в западносибирский город Томск и полюбоваться там в местном клубе под названием "Зрелищный центр "Аэлита" некой певичкой по имени Долли. Вообще ее звали Наташей, Долли - это было ее сценическое имя, и пела она в группе, имевшей еще более аппетитное название: "Spring girls" - что по-русски значило то ли "Весенние девушки", то ли "Девушки-роднички", а может быть, и "Девушки-пружинки".

- Мне нужно, чтобы вы оценили ее беспристрастным взглядом, - сказал он. - Как певицу, я имею в виду.

- А у вас пристрастный? - спросил я.

Он помолчал.

- То-то и оно, - сказал он затем, и я больше не решился спросить его ни о чем.

В аэропорт Ловец повез меня сам на своей серой "Вольво". После регистрации, ожидая посадки, мы взяли в буфете по коньяку, по чашке кофе, и, когда мы сидели тут, он наконец объяснил мне, в чем дело, - вернее, прояснил и без того очевидное.

Не знаю, что он делал в Томске. Вероятней всего, ездил по каким-то своим коммерческим надобностям. Не знаю, насколько успешной была его поездка, но главным ее итогом оказалось то, что он встретил Долли-Наташу. У него горели глаза и садился голос, когда он говорил о ней.

- Я бы не хотел пролететь, - сказал он, глядя на меня этим своим незнакомым мне прежде, горящим взглядом.

- В каком смысле "пролететь"? - спросил я.

- В прямом. В обычном. В каком еще? Я хочу быть уверенным в ней.

- Уверенным в ней как... - я запнулся. - Как в ком?

- Как в певице. - Горящий его взгляд выразил укоризну: я что, до сих пор ничего не понял? - Хочу быть уверенным, что она певица. Настоящая. Что не просто так.

- Вы что, хотели бы ее раскрутить? - спросил я. - Здесь? В Москве?

- Пока бы я хотел быть уверенным в ней, что она певица, - повторил он.

Я присвистнул про себя. Это "пока" говорило о многом. О том, во всяком случае, что пока сумела раскрутить его она.

Он сунул руку во внутренний карман пальто и извлек оттуда фотографию:

- Держите. Чтобы мне ее вам не описывать.

Я взял фотографию и посмотрел. Гёрл на ней была весьма недурна. Особо выразительны у нее были глаза. Они у нее утягивались широким длинным разрезом куда-то к самым вискам.

- А? - спросил Ловец. - Прелестна? Не кажется, что она похожа на Одри Хепберн?

Да-да, понял я теперь, Одри Хепберн, точно. Но вместе с тем и не она. У той глаза были похожи на глаза молодого оленя, а у этой, на фотографии, они были, скорее, козьи. Молодой козочки, так.

- Знаете ли, Сергей, - сказал я, не отвечая на заданный им вопрос, - с этой фотографией я теперь чувствую себя кем-то вроде частного детектива.

Он засмеялся.

- А вы и в самом деле кто-то вроде частного детектива. Давайте, протянул он руку. - Я не собираюсь вам ее оставлять. Посмотрели - и хватит. Запомнили?

- Еще бы, - отозвался я, делая в такой заваулированной форме запоздалый комплимент в адрес его Долли-Наташи.

Улетал я поздним вечером, три с половиной часа лета, четыре часа разницы во времени - когда самолет приземлился, было уже утро, начинался следующий день.

Спать не хотелось, и, устроившись в гостинице, я спустился на улицу. Воздух морозно бодрил, на земле, в отличие от Москвы, лежало еще полно черного слежавшегося снега - грязная, скверная пора, город был будто вывернут наружу исподом и представал взгляду во всей своей утробной неприглядности. Таким он мне и запомнился: освежеванным острым ножом весны и выставленным на обозрение в кровоточащем мясе отскочившей штукатурки, трещин, рассадивших фундаменты, грязных стекол, отваливающейся резьбы, которой были украшены вековой постройки многочисленные деревянные дома.