Солнце сияло

Кассы зрелищного центра "Аэлита" поджидали меня с отложенными в конверт билетами: на сегодня и завтра. Послушай раз, но не делай окончательных выводов и послушай два - таково было пожелание Ловца.

"Весенние девочки", а может быть, "Девочки-роднички", или "Девочки-пружинки", выступали вместе с другими группами на разогреве в первом отделении концерта одного известного певца из второй российской столицы, что на брегах Невы. У них оказалось всего три песни, и правильно Ловец зарядил меня на два вечера: по этому их выступлению я немного что понял. Долли-Наташу в высыпавшей на сцену четверке я, естественно, узнал сразу, но в одной из песен она вообще не солировала, а в двух других у нее были какие-то два крохотных сольных кусочка - я даже не успел вслушаться. Но в жизни она была ощутимо лучше, чем мне показалось по фотографии, которую демонстрировал Ловец, - и в самом деле очаровашка: глаза блестели, улыбка искушала, тело в движении играло. Уж к кому-кому из их группы относилось "spring girl" в полной мере, так к ней: в ней была и весеннесть, и родниковость, и упругость крепкой, сильной пружинки.

Следующим вечером я сидел, приготовив себя не обращать внимания ни на ее внешность, ни на то, как она движется, и когда они запели, от меня осталось одно большое, подобное локатору ухо. Я слушал их квартет, вычленяя из него ее голос и слыша лишь его, я впивался в ее голос, когда она солировала, словно кровососущий клещ. Группа их покинула сцену, и я, спотыкаясь о выставленные колени, выбрался из ряда и оставил зал. Больше мне делать здесь было нечего. И нечего было делать в городе. Можно улетать.

Но я не знал, что сказать Ловцу. Мне нечем было его порадовать. Недурна-то она была недурна, но как певица... Фиговенький у нее был голосок. Щупленький, без глубины, мелкий, как лужица.

Улетать мне, впрочем, нужно было только наутро. И до встречи с Ловцом оставались еще почти сутки.

Глава восемнадцатая

Вновь и вновь думая сейчас о том, почему я сказал Ловцу, что его гёрл это само чудо и Вишневская с Архиповой, вкупе с Монтсеррат Кабалье, рядом с ней отдыхают, я не могу освободиться от чувства, что не скажи я ему этого, все бы могло произойти по-другому, и я бы сейчас был совладельцем успешного рекламного агентства и, очень может быть, автором парочки лицензионных дисков. Но вместе с тем я прекрасно осознаю, что, скажи я Ловцу правду, он бы мне не поверил. Он хотел услышать от меня слова восторга, и он их услышал. Я потрафил его желанию. Отчетливо понимая при этом, что никакие вершины ей не светят. Правда, так же прекрасно я понимал, что таланты ее не играют особой роли; деньги, они решат все. Вывезут, вытянут, дадут место в рейтингах, пробьют на лучшие площадки.

Да, конечно, вид Ловца, пускающего слюни на подбородок, доставил мне удовольствие - все же ощущение могущества, которое я испытал, не сравнимо ни с чем, - но нет, все-таки мне уже было не двадцать лет, чтобы лгать, упиваясь самой ложью. Своим понтярством - так будет вернее. Я счел, что эта история с гёрл меня не касается, - вот почему я солгал Ловцу. Я решил, пусть он насладится своей Долли-Наташей в полной мере. Пусть в конце концов разочаруется в ней, но перед тем вкусив с нею всю полноту счастья, на которое рассчитывает. Я желал ему добра. Я полагал, что своим понтярством украшу его жизнь.

Долли-Наташа появилась в Москве недели через две после моего возвращения из Томска. Помню звонок Ловца, его голос, в котором отзванивают литавры: "Приезжайте, пожалуйста. Прямо сейчас. Очень прошу", - и вот я поднимаюсь к нему на второй этаж, миную ресепшен, рабочие в зале ворочают мебельных бегемотов, волокут их к черному ходу, и он в своем выгороженном кабинете идет мне навстречу: "Чудесно, что вы пришли. Познакомьтесь", - а на гиппопотаме дивана, посередине его, но с таким видом, что рядом с ней больше ни для кого нет места, - она, томская Одри Хепберн с козьими глазами.

- Что это у вас там делается? - спрашиваю я Ловца, кивая в сторону зала, где рабочие таскают к черному выходу мебель, когда мы с Долли-Наташей представлены друг другу, обмен верительными грамотами завершен и можно перейти к дипломатическим будням.

- Вот ради этого я вас и позвал, - говорит мне Ловец. - Съезжают ребята. Решили, - иронически разводит он руками.

И в этом его слове все: и его прошлые сомнения, которые отринуты прочь, и радость разрешения от них, и горделивое довольство собой.

- Что, - спрашиваю я, - студию, значит, будете делать?

Он молча подтверждает движением головы: точно - и потом указывает на Долли-Наташу:

- Сделаем - начинаем запись сольника. Не против?

- А почему я могу быть против? - Вопрос Ловца меня удивляет.

- В самом деле нет? - спрашивает он.

Теперь наконец я чувствую в его вопросе второе дно.

- Хотите меня привлечь? - наобум Лазаря спрашиваю я.