Солнце сияло

Пальто по имени Арнольд, вновь опустив свой широкобедрый портфель к ногам, расщелкнул замки и, запустив вовнутрь обе руки, вытащил наружу большой, перевязанный красной шелковой лентой полиэтиленовый пакет, туго набитый березовыми вениками. Я обалдел. Пальто по имени Арнольд был тип так тип.

- Это, Ярослав Витальевич, вам как любителю парной, - протянул он Фамусову пакет. - Отец у меня тоже любитель попариться, и он считает, что лучшего подарка не может быть. Это майская береза, он ее сам ломал, сам веники вязал. От всей души.

Отец, принимающий участие в подарке... Что-то за этим крылось. Да и сам подарок. Додуматься до такого подарка - тут нужно было изо всех сил шевелить мозгами, стараться - не в пример мне. Для чего, в свою очередь, требовалось иметь весьма весомую и основательную причину.

Стол был накрыт в гостиной - куда я еще никогда прежде не попадал. Это была большая квадратная комната, обставленная тяжелой мягкой мебелью густозеленого цвета, отдающего чернотой, с потолка свисала куполообразная, двухъярусная хрустальная люстра на восемь ламп. Стояло еще высокое, довольно старое черное пианино с двумя канделябрами для свечей над клавиатурой, в углу - серебристо-металлическая елка в человеческий рост, каких я еще никогда не видел. В Клинцах у нас ставили только живые, и чем выше, тем лучше; гордились густотой елки и высотой. На однотонных, серовато-белых как бы дерюжчатых стенах висели три большие картины в золотых рамах: лесо-полевой пейзаж со стогами, куст кипящей сирени с частью дачной веранды и вид на Москва-реку с Каменным мостом и Кремлем. Между этими тремя было разбросано с десяток картин поменьше, снова, в основном, пейзажи - природа и город, - но имелось и два натюрморта, причем отличных: медный кувшин так и звенел, глиняная корчага готова была обжечь руку прохладой шероховатой плоти, полупустой штоф с вином светился своим зеленоватым стеклом с такой натуральностью, что хотелось взять его оттуда и отпробовать его содержимое.

- Любуетесь? - спросил Фамусов, заметив, что я смотрю на натюрморты. Правильно любуетесь. Моя гордость. Это один художник был, года еще нет, как умер. Никто из современных не умел передавать фактуру вещи, как он. Бедствовал, страшно бедствовал. Буквально за бесценок продавал себя. Эти натюрморты я у него купил - смешно сказать, за какие деньги. Просто задаром.

- А почему было не заплатить ему нормальную цену? - Я понимал, что задаю вопрос, на который в моем положении не имею права, и все же не удержался.

Фамусов, однако, среагировал на него абсолютно спокойно.

- Кто себя как оценивает, так и получает. Можно, конечно, оценить себя слишком высоко и не получить ничего, но это уже другое дело.

- Это называется, переоценить себя, - сказал я.

- Наверное, - согласился Фамусов. - Недооценивать себя - преступно, переоценивать - вредно. Но у тех, кто переоценивает, нередко получается внушить окружающим, что они столько и стоят. Правда, для этого нужно иметь особый талант.

- А если самооценка - точно в яблочко?

- Так не бывает. - В улыбке Фамусова была снисходительность. - Или "недо", или "пере". Об этом, Саша, весь Шекспир.

Я попытался припомнить, где Шекспир пишет о чем-то подобном, но на память мне ничего не пришло. Впрочем, в памяти у меня были только "Гамлет" да "Король Лир".

Ира, подойдя сзади, положила обе руки мне на плечо, подтянулась и положила на них подбородок, заставив меня своим весом скособочиться.

- О чем говорим?

- О Шекспире, - сказал Фамусов.

- О бедном художнике, - одновременно с ним сказал я.

- Так о Шекспире или о бедном художнике? - настойчивым голосом потребовала ответа Ира.

- О бедном художнике Шекспире, - поторопился я ответить раньше Фамусова.

Он одобрительно всхохотнул:

- Хорошо! Хорошо! Чувствуется быстрый журналистский ум.

За стол нас посадили парами: я рядом с Ирой, Лариса со своим Арнольдом. Глава семьи с хозяйкой заняли места по торцам стола. Нам с Ирой выпало сидеть на стульях, Ларисе с Арнольдом на диване, старшее поколение подкатило для себя кресла.

Для проводов старого года мне и Арнольду было предложено налить вина или водки. Арнольд выбрал белое сухое, я предпочел водку, хотя после и предстояло пить шампанское. Отец, еще только приучая меня к употреблению спиртного, преподал мне урок: восходить от слабого к более крепкому, тогда опьянение не будет тяжелым, - и урок этот был мной усвоен раз и навсегда. Но сейчас мне хотелось, чтобы меня поскорее забрало. Нельзя сказать, что я чувствовал себя в этом доме слишком уютно.

Фамусов, кажется, тоже налил себе водки. Хозяйка, я заметил, налила себе минеральной воды.

- Что ж, господа! - поднялся Фамусов с рюмкой в руке. Особо, я обратил внимание, он задержался взглядом на Арнольде с Ларисой. - Предлагаю поднять бокалы и проводить уходящий год. Год выпал памятный, может быть, таких в нашей жизни больше не случится...

Это уж точно, таких - нет, подумалось мне. Кому пришлось тянуть лямку срочной, ожидая дембеля, тот поймет меня.