Солнце сияло

В течение последующего часа по возвращении с зеленым пиджаком обратно к стойке личико слетала в протоптанном направлении с новым действующим лицом – теперь в джинсовой рубашке-курточке, похожей на мою, – еще раз.

Она была просто какой-то сексударницей.

Нельзя сказать, что эти ее походы в «караульное помещение» на моих глазах оставили меня равнодушным. После ее возвращения из похода с зеленым пиджаком я вновь подгреб к ней и выдал нечто вроде упрека, на что, впрочем, личико, светло и невинно улыбаясь, ответила: «Но ты же от меня ушел!» Что, надо признать, было неотразимым аргументом. И потом вот сходила в путешествие с тем, в курточке наподобие моей. Может быть, он даже показался ей неким иным моим воплощением.

Что было причиной такой ее обуянности скорым сексом? На профессиональную служительницу любви, работающую под прикрытием охранника-сутенера, она никак не походила, она была откровенной любительницей. Любительницей во всех смыслах. По-видимому, она принадлежала к тому типу, который среди мужчин называется «спортсменом»; «оторваться» – чего ей хотелось – это, должно быть, означало для нее набрать как можно больше «очков»: насобирать в молочно-белый полиэтиленовый пакетик столько презервативов, чтобы тот распух от них. Мне кажется, именно этот тип «спортсменов» изобрел слово «трахаться». Что звучит примерно так же, как «забивать гвозди». И где никаких ступеней к томительному счастью. А я, надо признаться, вослед солнцу нашей поэзии, дорожу ими ничуть не меньше, чем этим самым счастьем. В идеале, конечно: стремясь к тому, хотя и далеко не всегда успешно. Но избегать их по собственной воле, не всходить по ним, а сразу на вершину, как с самолета на парашюте, – нет, слишком невелик кайф. Все равно что забить гвоздь, вот именно.

Чаще всего, впрочем, прежде чем срубленное дерево освобождало себя от коры одежд, чтобы оказаться у тебя в постели, нужно было после клуба встретиться еще раз-другой, оттянуться в другом клубе, уже вместе, а оказавшись в постели, почти каждая тут же заявляла на тебя права как на своего парня. Но я-то совсем не мечтал ни о какой узде, не знаю, что должно было произойти, чтобы у какой-то из них получилось накинуть ее на меня. И на прогулки в сады Эдема я отправлялся, лишь облачившись в плащ. Без исключений. Я теперь был битый и пуганый. Некоторым, кстати, я бы вовсе не отказался хранить верность, и пусть бы она считала меня своим парнем, но после Иры уши у меня так и стояли торчком, я так и стриг ими, как лошадь в тревоге, и предпочитал, почуяв запах опасности, дать деру.

Что до Иры, то стакановские перекрестки то и дело устраивали нам встречи: в коридоре, лифте, буфете, гардеробе. Мы здоровались и проходили мимо друг друга, не делая попытки остановиться и заговорить. А собственно, что нам было останавливаться, о чем говорить? Если не считать того, что здоровались, мы проходили мимо друг друга, как чужие, едва знакомые люди – и это было теперь для нас нормой, стало правилом, обычаем, законом. Привет, буркал я, привет, буркала она – и все, как в море корабли.

Однажды в клубе «У Лис\'са», ныне уже не существующем, а тогда необычайно модном, хотя и непонятно почему, тоже – сарай и сарай, я столкнулся с Ларисой, Ириной сестрой. Она была с этим своим женихом, Арнольдом, который, впрочем, стал, может быть, уже и мужем, и она ему наконец давала. У нее был вид кошки, сцапавшей воробья и благополучно его слопавшей, у него – орла, воспарившего на такую высоту, которой дано достичь лишь редким избранным, и взирающего теперь на весь прочий, неизбранный человеческий род с чванным, горделивым превосходством. Я увидел их еще издали; они шли под руку по проходу между столиками, еще десять-двенадцать шагов – и мы бы сошлись. Но у меня не имелось никакого желания сходиться с ними нос к носу. Я развернулся к ним спиной и, превратившись в соляной столб, стоял так, пока они не прошествовали мимо. Причем Арнольд, окружая предмет своего горделивого чванства заботой, довольно ощутимо толкнул меня выставленным локтем, дабы дорога, которой двигался его предмет, была широка и комфортна. Не знаю, понял ли он, что это был я. А Лариса-то меня узнала – потому что, миновав соляной столб, обернулась и попыталась встретиться со мной взглядом. Но соляной столб сделал вид, что слеп. Ожил, вновь развернулся на сто восемьдесят градусов и с места в карьер продолжил путь, которым шел до того, как увидеть их. Хотя, надо признаться, после я думал: чего она хотела, оборачиваясь ко мне? Что-то сказать, просто поздороваться? Мне было все равно, что она хотела, и вот, однако же, почему-то думал.

В тот год я узнал о себе много нового и любопытного – чего в себе и не подозревал и над чем не задумывался. Так, например, обнаружилось, что мне противопоказаны проститутки. Однажды я позвал отправиться со мной в клуб Борю Сороку, он удивился моему предложению: «А на кой?» – и, получив ответ, расхохотался: