Солнце слепых

Они тогда ночью загнали с берега танк в яр, закидали его ветками верб и краснотала и весь следующий день вели редкий огонь по наступающим на левом фланге с другой стороны реки фрицам. Станица занимала выгодное положение на высоком берегу, так что оборона могла быть какое-то время эффективной. Во дворах подальше от реки поставили «сорокапятки», поближе – пару оставшихся минометов, а четыре уцелевших танка перебросили на край станицы – три на левый фланг, где был пологий берег, а Дерейкинский на правый. Боекомплекта остался половинный запас, и дай бог продержаться хотя бы несколько часов. В десять часов утра немцы организовали переправу на левом фланге. Их мины и снаряды ложились далеко в стороне от танка Федора, а бризантные гранаты рвались над станицей. Странно, что не было налетов немецкой авиации. Немцы три раза предпринимали достаточно вялые попытки переправиться, но все атаки захлебнулись. Видно, основные их силы прошли стороной. Как бы в окружение не попасть.

Была страшная жара, за сорок, в танке нельзя было ни к чему прикоснуться, а ничего нельзя было выпускать из рук. Ближе к вечеру, когда стало ясно, что атак немцев больше не будет, экипаж вылез из танка, и тут же все уснули рядом с ним. Когда проснулись, на небо уже высыпали звезды. Они вывели танк из укрытия, отогнали его к штабу и отправились к реке. Пространство, которое казалось еще больше из-за того, что они спускались с бугра к мерцающей реке, было пронизано трескотней, словно насекомые затеяли ожесточенный ночной бой, в котором никогда не бывает потерь. Хэбэшка на танкистах от грязи, масла и пота стояла колом. Было противно, и все тело нестерпимо зудело и чесалось. Так в одежде они и забрели в Донец, а потом стали стаскивать с себя и чавкать в воде грубую ткань. Молчали. Побросав на берег «отстиранную» одежду, долго лежали в теплой, маслянистой на ощупь воде. Раскинув руки, глядели на усыпанное мелкими звездами черное небо и ни о чем не думали. Возле того берега раздавались голоса, немцы тоже охлаждались в воде, но Федора в тот миг охватило глубочайшее безразличие ко всему. Будто и нет войны, смерти, боли, а там в двухстах метрах врага, будто он только что выкарабкался из ада на волю и сделал первый ее глоток.

– Может, шарахнем по фрицам? – лениво спросил Костя-наводчик.

Дурень, подумал Федор, из чего ты шарахнешь?

– Шарахай! – хохотнул механик. – Залезь повыше и шарахни! Только не промажь!

Когда они вышли из воды, стали одолевать комары. Пришлось натянуть мокрое облегающее обмундирование и, чтобы скорее привыкнуть к нему, сделать несколько энергичных движений руками.

– Надо же, будто и не было пекла, – сказал, чихнув, наводчик.

Его никто не поддержал. Двухнедельное отступление и зной лишили всех последних слов.

– Чего молчите? Жрать-то будем? А то сосет.

Федор положил ему руку на плечо.

– Кость, хватит трепаться. Побереги силы.

– Для чего? Для чего мне их беречь? Завтра сдохнешь, куда твои силы возьмешь?!

– С собой и возьмешь, – сказал Дрейк, похлопав Костю по плечу.

Тот сбросил руку Федора.

– Ладно, айда в штаб. Может, остался какой харч, – сказал Дрейк. – Костя, успокойся. Это ж только начало войны. А ты уже хоронишь себя, а заодно и нас всех. Рано ты засобирался туда… Не спеши, успеем.

Часовой осветил их фонариком, молча пропустил. В доме было темно, но когда поднялись на крылечко, увидели, что сидят двое. В темноте тлел огонек папиросы.

– Дерейкин? – Федор узнал голос майора Храпова.

– Он самый.

– Голодные поди?

– Не без того.

– Там оставили для вас. А где Самойленко?

– Не видел.

– Чугунок на скамье, а на столе тарелка с хлебом. Дом-то свой нашел?

– Нету дома. Совсем нет.

От двух домов, Дерейкиных и Вороновых, осталась каменная кладка с завалинкой да колодец с обгоревшим журавлем. «Фелиция, ты должна видеть меня, я снова тут».

После ужина Федор провалился в неспокойный сон. Его бил озноб.

– Федя, Феденька, – услышал он и замер. – Это я, Фелиция. Посмотри сюда.

Федор глянул в темноту. Ничего не было видно!

– Где ты? – хрипло произнес он.

– Я тут, тут.

– Где?!

– Да тише ты, чего разорался? – толкал в бок Федора Костя. – Приснилось что?

– Приснилось, – проворчал Федор и снова закрыл глаза. И только он их закрыл, как вновь услышал ее голос. Он звал откуда-то из темноты, в которой, он был уверен, ее не было! Но он звал, звал, звал!

– Да тут я, тут! – не выдержал и заорал он.

– Сдурел? – Костя толкал командира в бок. – Чего орешь?

Федор встал и вышел на улицу. Ночь была в полном разгаре. Но утро уже угадывалось по тонюсенькой полоске на востоке. Туда и подрапаем, подумал он. И никто не остановит их. Кто же остановит нас, чтобы мы остановили их?

Он закурил и тут же услышал:

– Федя, Феденька!

Он выпрямился на завалинке, спиной ощущая остывший камень кладки, и стал всматриваться в темноту. Ему показалось, что слева от него темный силуэт. Женщина.

– Ты? – обратился к ней Федор.

– А ты как думаешь? – спросила женщина. Голос был Фелицаты.

– Ты откуда взялась? Как ты нашла меня?

– Я тебя не искала. Я ниоткуда не бралась. Ты сам нашел меня. Я все время была тут.