Солнце смерти

«Мы оба!». Стало быть, мы отличались от всего остального мира? Стало быть, только мы и обладали слухом? Но ведь это же было чудесно! Это было настоящее счастье! Воскресение из мертвых!

И все же мама угасала. Она не заботилась о себе, не причесывалась, испытывала отвращение к еде, не могла уснуть. Вместе с ней терзался и я: какой-то тайный червь точил меня.

Однажды Якумина вынула из шкафа мою выходную одежду, почистила ее щеткой и положила на стул: после полудня должен был приехать извозчик Козмас и повезти нас с мамой на прогулку.

«Прогулка? В коляске?». Снова вернулись былые времена, рассеялись тучи! Коляска была для меня символом нашего семейного счастья. Всякий раз, когда мы катились на ее колесах, коляска везла нас к радости и удовлетворенности. Отец и мама сидели рядом на глубоких сиденьях, а я – один, напротив них, засунув ноги им меж колен, и смотрел на них словно на некую божественную чету. Видеть их не было нужды – было достаточно слышать. Отец шептал ей: «Ты счастлива, моя Вечная?». Мама не произносила ни слова. Я знал, что она сжимает ему руку и предается грезам наяву. «Мы приехали, моя Вечная!». Это было либо где-нибудь на берегу моря, либо в чаще леса. Отец брал жену за талию и опускал на землю. «Ты слишком балуешь меня, милый супруг. Нужно, чтобы иногда я двигалась и без твоей помощи!» – «Хочу недоставать тебе, когда я умру!».

… Я услышал, как по дороге скачут лошади. Вот они остановились у нашего дома. Мама уже спустилась по внутренней лестнице и побежала к коляске. Не успел я полюбоваться лошадями, по которым так соскучился, как уже очутился в коляске, на своем старом привычном месте.

Козмас прищелкнул языком, хлопнул плетью, но вдруг резко натянул поводья. Он смотрел поверх коляски: кто-то сделал ему знак подождать.

Дверца коляски открылась, и дед поставил ногу на ступеньку. Его борода пахла мылом.

– Поеду с тобой, – сказал он дочери.

– Нет, не нужно, отец! Со мной Йоргакис.

Мама резко подняла руку, дав знак извозчику трогать.

– Йоргакис, сядь рядом со мной.

Она указала мне на место отца.

– Козмас! Остановишься у грунтовой дороги.

Я знал это место. Мы уже ездили туда с отцом в солнечный зимний день. Это было самое дикое место на всем побережье. Мы назвали его «Царство Киклопа».

Мама отодвинула штору со своей стороны, обращенной к морю. С другой стороны за нами устремлялись отражения листвы аллеи. Мальчишка, взобравшийся на шелковицу, бросил мне в лицо веточку.

– Мама!..

Глаза у нее были закрыты. Исхудавшая грудь колыхалась под легким платьем. По бледному лицу текли зеленые капли.

На повороте Козмас придержал лошадей: мы догнали похоронную процессию и оказались вынуждены следовать в ее хвосте. Желтое облако ворвалось в коляску. Колеса заскрипели, перемалывая пыль. Нетерпение овладело мной: я испытывал стыд и в то же время возмущение.

– Давай вернемся, мама?

– Опусти свою штору!

Мы оказались в темноте, окруженные страшным скрежетом. Звуки псалмов проникали сквозь верх коляски, словно пели у нас над головами. Конца нашим мучениям не было видно.

Вдруг резкий толчок отбросил наши тела назад: лошади понеслись безудержным галопом. В темном ящике, где мы оказались, эта скачка возмутила меня еще больше. Мама подняла штору с моей стороны, и закат солнца ринулся на нас, зажег уголек на пуговицах моего пиджака, приклеил золотые плиты к кожаным сиденьям. Отовсюду доносился запах лака. Я в ужасе ухватился за маму. В ее темных глазах, больших, как яйца, кружились строем деревья на занавесе огня…

Чуть погодя громовой рев оглушил меня. В глазах у мамы катился целый лес штыков: мимо, навстречу нам проходил возвращавшийся с учений полк. Из песни солдат я успел разобрать, что смерть сладостна.

Галоп прекратился: я понял, что мы поднимаемся по склону холма. Коляска стонала на подъеме.

Мы поднялись наверх. На этот раз закат окутал нас.

– Мама, мы приехали.

– Зови меня «Мария». Ты уже большой.

– Я буду звать тебя «моя Вечная».

– Да! Зови меня так. Так мне нравится.

– Мы приехали, моя Вечная.

Глаза ее сверкнули, будто она нашла то, что искала. Она сошла наземь первая и потянула меня за руку. Теперь под нами было уже море: исполинские скалы, на которых мы стояли, обрывались круто к самой воде. Пропасть была ужасна.

Мама все время держала меня за руку. Ступая по краю, мы подошли туда, где площадка оканчивалась. Море без волн сияло под нами, словно медь, а там, где оно выдыхалось, у скал, вздыбливалось и образовывало кудрявую кромку, всю из золота. Воздух был накален, тишина невыносима.