Солнце в декабре

До свидания, Мадрас! Было семь часов вечера. За окнами стояла темнота. Нам предстояло проехать что-то вроде пятисот миль, или, по-нашему, около восьмисот километров. На стене купе висела карта. Сначала поезд должен был брать на юго-запад и в этом направлении следовать до города Тричур, а уже от него резко свернуть на юг и прибыть в Кочин. Когда я собирал в детстве марки, марки княжества Траванкур и Кочин считались у нас в школе самыми редкими. Теперь я ехал в это бывшее княжество, а ныне штат Керала.

Под потолком мерно жужжали пропеллеры фена, упрятанного в железную сетку. Но все равно было невыносимо душно. Откуда-то из-под полки вылезли большие черные жуки, посмотрели на меня и начали нахально мотаться по купе, искали, чего бы поесть. Я понадеялся, что они не кусаются. На ближайшей станции продавали бананы, холодную воду и опять бананы. Путешествие началось.

Это удивительное и ни с чем не сравнимое ощущение — мчишься по Индии ночью, вроде бы отрезанный от всего остального мира. Только ночь за окном и Индия, которую не столько видишь, сколько чувствуешь. Вот блеснул огнями поселок. Вот показалось ночное небо с понатыканными на нем звездами. Надсадно кричали лягушки, некоторые кричали басом. А на ночных станциях было оживленно, как днем. В свете фонарей цветные одежды выглядели по-особому чарующими. Бегали разносчики с горячим кофе. В палатках продавали съестное. Выскакивали заспанные пассажиры, съедали ужин — и бегом обратно. Сновали мальчишки, несли тяжелые связки бананов. Потом вокзал исчезал, поезд снова погружался в ночь и снова было бесконечное небо, и бесчисленные звезды, и силуэты пальм…

А затем настало утро. И тут уж юг Индии стал вовсю хвастаться щедрой красотой. Если пальмы, так сотни пальм и кокосов на них тысячи. Если пальмиры, так леса пальмир. Если манговые рощи, так километры манговых рощ (правда, плодов не было видно — не сезон). И километры банановых плантаций. И густые непроходимые леса. И горы. Снова горы. Горные реки и песок, чистоты и желтизны неимоверной. И земля цвета жженого кирпича. И маленькие озерца, на которых цвел лотос, розовый или белый. Жарко. Лежали в воде лиловые буйволы. Один, хитрюга, стоял по шею в воде, голову вытянул, жевал на берегу сочную зеленую траву. И станции пошли с такими названиями: Турруппур, Коямпуттур, Тричур…

На станциях появлялись вежливые официанты с неизменным подносом. Кормили нас как на убой. Только мы должны были все съесть, пока поезд не тронулся. Однажды мы запоздали, и стаканы от кофе у нас принимали уже на ходу. Официант сверкнул белозубой улыбкой, сказал «большое спасибо» и спрыгнул на платформу.

Отъехав от Тричура, мы вдруг с ужасом обнаружили, что поезд мчится, словно ошалелый, а с наружной стороны нашего купе висит на поручнях мальчишка лет десяти. Мы немедленно отворили дверь и втащили парнишку внутрь.

Он ни капельки не смутился, держался уверенно, я бы даже сказал — по-хозяйски. Все спокойно оглядел, медленно, подробно, улыбнулся нам, не заискивающе, а на равных, что ли. Мы попытались с ним объясниться. Но он не знал ни одного слова ни на английском, ни на хинди. Он говорил только на малаялам, а Переводчица, которая говорит на всех остальных языках мира, малаялам почему-то упустила. Нам удалось выяснить лишь, что зовут парнишку Чандра. Такие слова, как русский или Москва, Чандре ничего не сказали. На ближайшей станции он соскочил, и мы жестами показали ему, чтобы он садился на обратный поезд, а то мама будет волноваться. Он помахал нам рукой — мол, берегите нервы!

Когда наш поезд тронулся, Чандра снова повис на поручнях. В этом возрасте я тоже, случалось, висел на трамвайной подножке, наиболее смелые из нас катались на буфере, тогда это называлось — на колбасе. Мы делали это для удальства, ну, и экономили на проезде, конечно. Не знаю почему, но мне показалось, что Чандра ехал по делу, а не просто катался на поезде. Но какое может быть у десятилетнего мальчика дело, требующее к тому же дальней поездки? Не знаю. Он был серьезный не по годам. Бедно, но опрятно одет, держался с достоинством. Когда мы предложили ему банан и сладкий лимон, он принял фрукты и жестом показал, что и нам следовало бы поесть с ним заодно. И мы поели.

Больше он не покидал наше купе. На одной из станций его заметил начальник поезда и спросил с изумлением:

— Кто это?

— Наша компания! — ответили мы, и это было правдой.

Чандра ехал с нами до конечной станции, до Кочина. Он осчастливил нас своим присутствием, был любезен, обращал наше внимание на детали пейзажа за окном, которые, по его мнению, могли нас заинтересовать…

Живет на свете мальчик, ему десять лет, он на три года моложе моего сына. Зовут мальчика Чандра. Может быть, он ходит в школу. Навряд ли. Я не знаю, что с ним случится в жизни. Что ему предстоит. Но жалости Чандра не вызывал. Нет, он вызывал уважение. Ни в жалости, ни в покровительстве он не нуждался.