Солнце в руке

— Сейчас не самый лучший момент для подобных разговоров, — говорит он наконец. — Эта многострадальная курочка требовала к себе гораздо более уважительного внимания с нашей стороны. Ну да ладно! Чтобы хорошенько разобраться в заданном вами вопросе, необходимо прежде всего познакомиться с философией алгологии, одной из областей науки о боли. Ибо в настоящее время существует специальная наука, изучающая боль, и ничего, кроме боли. Боль рассматривается в ней в качестве особой самостоятельной болезни, независимо от вызывающих ее органических причин. Пожалуйста, пример. Некоторые виды раковых опухолей на продвинутой стадии развития сопровождаются сильнейшими приступами боли, и, если вовремя не вмешаться, человек низводится до поистине жалкого состояния, превращаясь в самую настоящую развалину.

— Тут вы и колете больного морфием! — перебивает его Кларье.

— Нет, ошибаетесь. Наша клиника для того и существует, чтобы не допускать наступления подобных страшных минут. А я уже многие годы бьюсь над созданием действенных болеутоляющих средств, то есть тех самых лечебных препаратов, что вы недавно изволили видеть в моей лаборатории, они как раз и предназначены для торможения или, еще того лучше, полного снятия болезненных реакций. В том случае, если пациент страдает от приступов боли, столь интенсивных, что он как бы теряет на время всякие представления о границах собственной личности, мы применяем так называемую микстуру Бромптона, это наиболее надежный способ помочь избежать тяжкого испытания. Пациент, чувствуя приближение кризиса, самостоятельно принимает нужную дозу лекарства. И делает это абсолютно сознательно. Разумеется, я могу нарисовать вам лишь упрощенную схему наших методов. Существует множество других видов медицинского вмешательства, в том числе и хирургическое. Но пропустим все это…

— К слову будет сказано, Поль, пропусти заодно и рюмочку, — перебил его Кэррингтон.

— Погоди, я еще не закончил. Комиссар в нашей клинике новичок и поэтому должен хорошо уяснить, о чем идет речь. Цель нашей деятельности заключается таким образом в том, чтобы, усмирив боль, изгнать из души больного страх смерти. Пусть каждый получит возможность распоряжаться по своему усмотрению последними часами жизни, в течение которых он останется полновластным хозяином собственных поступков, мыслей, чувств и даже любви! Вы мне, наверно, возразите, что он скорее всего предастся печали! Не спорю, вполне возможно! Главное, что он не ощутит неизбывного ужаса перед неизбежным концом. Человек должен иметь право уйти из жизни подобно Сократу, то есть свободным человеком.

Кэррингтон звонком вызывает Мелани, и та с недовольным видом приносит следующее блюдо.

Но доктора уже не остановить, ему необходимо высказаться до конца. Отодвинув тарелку и скомкав салфетку, он скрещивает руки на груди и увлеченно продолжает:

— При обычных условиях протекания болезни никаких особых психологических проблем не возникает: боль сливается с вызывающей ее причиной, и их трудно отличить друг от друга. Но если первопричина зла, несмотря на все предпринятые меры, не исчезает, боль начинает принимать для больного некие самостоятельные формы. Она начинает существовать как бы отдельно от его болезни. И, следуя своим неписаным законам, бродит по телу. Больной с испугом ждет ее прихода. Пытается договориться с ней, найти общий язык. Мне часто вспоминается одна великолепная стихотворная строка, если не ошибаюсь, Бодлера: «Будь мудрой, боль моя, живи спокойно…» Боль становится как бы сотоварищем человека, извечным и строящим гримасы собеседником, навязчивой, неотступно преследующей силой…

Кэррингтон со стуком роняет вилку, подбирает ее — как раз достаточно времени, чтобы придать лицу нужное выражение, — после чего громко восклицает:

— Вспомните об инвалидах с ампутированными конечностями! У них болит существующий лишь в их сознании образ, нечто абсолютно нереальное.

Доктор Аргу тотчас перехватывает инициативу:

— Вот почему мы вынуждены производить отбор среди тех несчастных, которые приходят к нам, но что поделаешь, мест для всех желающих попросту не хватает… В первую очередь мы принимаем неизлечимо больных и инвалидов с ампутированными конечностями. Именно последнего обстоятельства и не могут нам простить горожане. Конечно, мы постоянно расширяемся, но все равно забиты под завязку. А в результате в городе начинают поговаривать шепотком: «Если вы дадите им на лапу… Если не жаль выложить целое состояние…» И тому подобное, догадаться нетрудно!

Доктор Аргу замолкает, но потом, как бы собравшись с силами, сам же нарушает тишину:

— Сказать ему?

Кэррингтон пожимает плечами:

— Почему бы и нет.

— Ну так вот, — тихо говорит доктор. — Вам надо еще кое-что узнать. Даже в стенах центра нет единого мнения по поводу применяемых нами лечебных методов… да чего уж там, если уж совсем откровенно, то могу честно сознаться, что я, например, не ахти как лажу с доктором Патриком Мелвиллем… Патрику тридцать пять. Он блестящий врач, но, как говорится, себе на уме, у него свое мнение, свои теории…