Солнце в воротах храма. Япония, показанная вслух

Главная заслуга этой игры, «ута́-га́рута», – в том, что она популяризировала высокую поэзию «вака», которую в XII–XIII вв. наконец-то стали сочинять и записывать на родном японском языке, а не на пришлом, «аристократическом» китайском, как было принято до тех пор. Уже был придуман алфавит, уже стали писать японскую поэзию по-японски. И постепенно эта поэзия пошла в народ – вместе с новой грамотой и новой игрой. Хотя поначалу, как водится, и в неё играли исключительно в высшем свете.

Чтобы эту игру начать, выбирают какую-нибудь известную поэтическую антологию. Желательно, популярного формата «Стихотворения ста поэтов» (Хякуни́н-иссю́) – и авторов, как правило, достаточно известных, которых японские дети изучают в школе, примерно как мы – наших Пушкина с Лермонтовым.

Игра же состоит в том, что берутся какие-то знаменитые строфы, которые делятся пополам – и эти половинки перемешиваются с большим количеством им подобных.

Сначала всё это писали от руки на хрупких морских ракушках. Которых, конечно, время не сохранило. А позже стали заказывать для рубашек этих карт гравюры на дереве или бумаге, и как раз эта красота дошла и до наших дней.

И вот представьте: вы игрок. Если вам выпала строка «я помню чудное мгновенье», не пытайтесь прикручивать к ней «в тумане моря голубом»! Проиграли? Сами виноваты! Старательней учите отечественную поэзию…

Вот так, благодаря игре, простой люд начал штудировать свою классику. Сегодня для «утагаруты» уже выбираются и другие поэтические форматы, кому что нравится. Не нравится мальчикам любоваться сакурой под одинокой луной? Ладно, вот вам эпические поэмы о битвах Тайра и Минамото, про которые тоже много чего героического сочинялось. Главное – ты сам в этих стихах разбирайся хотя бы немного, иначе игры не получится.

Да и какой ты, к чёрту, мужик, если про героев великих войн ничего не знаешь?

Но что самое интересное – даже у нас в России (насколько я знаю, в Питере, Екатеринбурге, Новосибирске, Москве) существуют целые клубы любителей «утагаруты». В которых наши люди реально устраивают такие же точно поэтические турниры, причем не только японских поэтов. И даже звания получают – «рыцарь поэтического ристалища» и т. д.). При этом играют не только взрослые, но и старшеклассники, то есть и наши люди начинают знакомиться с новой игрой благодаря японской поэзии. Или наоборот, с японской поэзией благодаря игре?

Согласитесь, тут уже всё равно.

Меня другое удивляет. Почему при всей свой супер-рациональности они в своей роботехнике никак не отлипнут от навязчивой идеи создавать именно человекоподобных роботов? Зачем, к примеру, роботу на спутнике Урана руки-ноги? Они же там ему только мешать будут!

Нет, вот надо им, чтобы обязательно и похож был на нас, и двигался как мы – и говорил так, что от человека не отличишь. А то и музыку сочинял покруче нашего. И во все игры нас обыгрывал. Что это ещё за «комплекс бога»? По образу и подобию? Но – копия должна быть лучше оригинала?

Или они всерьёз думают, что таким образом лучше познают самое себя?

Не знаю, не знаю… Всё-таки чем умнее эти роботы становятся, тем меньше хотят заниматься нашей работой. И играть в наши игры.

Вот и шахматы загубили. А ведь такая игра была!

Полёты в войне и на миру Крылья и паруса Хаяо Миядзаки

Япония – страна аграрная. По неписанным законам Великой Муры́[3], бытовым подсознанием японцев даже в мегаполисах рулит, как правило, мнение подавляющего большинства. А уж к своим соплеменникам, которые умудрились прославиться за рубежом, японский обыватель относится как минимум настороженно.

Ещё и поэтому за все годы жизни и работы в Японии 1990-х, а потом и «нулевых», моё удивление от этого человека только росло. Чем дальше, тем меньше я понимал: как, вообще, такой бунтарский ум, такой выскочка, как Хаяо Миядзаки, мог появиться в настолько патриархальной, консервативной стране? Да ещё и остаться собой в тяжелейшие для Японии времена? А в итоге – создать совершенно нетипичную для японского мозга вселенную, которую сами же японцы, от мала до велика, принимают теперь на ура?

А последний его фильм, «Ветер крепчает» (「風立ちぬ」 ка́дзэ татину́, 2013 г.), мне даже посчастливилось переводить. И я отчётливо помню, как к невыразимому удовольствию от перевода постоянно примешивалось недоумение.

Почему же «лебединая песнь» этого великого фантазёра – вопреки всему, что он создал до сих пор! – посвящена не будущему, не превращениям и не сказкам с волшебным концом? Или больше никто никуда не летит?

Впрочем – на слове «последний» я, пожалуй, язык прикушу. С начала 2000-х гг. каждую очередную свою работу он упорно называл «последней». А потом фильм выходил – и он, и глазом не моргнув, тут же садился за следующий…