Солнце Велеса

Лихорадки визжали и дрались отчаянно: вечно голодные, они не могли так просто отступить оттуда, где была обещанная им добыча. Будто тонкие деревья в бурю, они метались, пытались оторвать от себя хищников, но сразу пять-шесть челюстей впивались им в руки, ноги, плечи, шеи… Во все стороны летели обрывки волос, вспыхивая на лету, клочки одежд, а то и откушенные руки со скрюченными пальцами, похожими на сухие ветки. Только волк, священный зверь, имеет силу разрывать порождения тьмы, как простых овечек, потому его и боится все живое и неживое.

Иные из сестер-лихорадок уже были разорваны в клочья. Но самые ловкие – Знобея, Огнея, Ломея, – оставив в волчьих зубах кто космы, кто подол сорочек, кто несколько пальцев или даже кисть руки, – вырвались и пустились бежать. Завывая, они мчались прочь из городца, рвались сквозь метель, а волки неслись за ними по пятам, щелкая зубами, отрывая по куску и брезгливо сплевывая, чтобы тут же гнаться дальше.

Мало-помалу почти все преследователи отстали. Лихорадки с воплями неслись все дальше и глубже в Навь, в стылые железные пещеры, служившие им домом. Не отставал только белый волк – ему, сыну Велеса, была открыта дорога туда, куда никто из серых братьев не мог за ним последовать. А лихорадки неслись тем же путем, каким были выведены наружу, и невольно вели к той, что их послала. Вот они нырнули куда-то в черноту, и вслед за ними белый волк неожиданно выскочил в пещеру.

Где-то вдали, в пустой черноте, горел огонь, а стены уходили во мрак, и не видно было, где они кончаются. У самого огня сидела изможденная женщина с распущенными волосами и огромными черными в полутьме глазами, глядя в широкую чару с водой. Держа ладони над водой, колдунья вела со стихией неслышную беседу. Ее распущенные волосы были мокрыми, кожа холодной как лед, руки дрожали и кровоточили после долгой борьбы с железными дверями, засовами и цепями. Она тоже спешила использовать священное время, увеличивающее силы волшбы. Она вела разговор с духом-подсадкой, и ее шепот князь Вершина слышал как голос собственной души…

* * *

Ратиславичи набились в обчину, отцы семейств сидели ближе к главе стола, занятому князем и его старшими сродниками, женщины и молодежь – ближе к двери. Стоял шум, все пили, пели, хохотали, подогретые медовухой и праздничным разгулом. Даже старейшины развеселились: в последние дни князь был как будто совсем здоров и бодр.

– Слушайте меня, братья мои, чада и прочие сродники! – начал Вершина, поднявшись на ноги и держа перед собой братину. На нем была новая рубаха красного греческого шелка, присланная Бранемером в числе прочих даров за невесту. – Выпили мы за богов, выпили за предков, теперь за потомков выпьем!

– Выпьем! – радостно заорали родичи и застучали по столу черенками ножей, чашами и питейными рогами.

– И в этот велик-день скажу я вам, братья мои, кто род мой продолжит, кто после меня землю угренскую хранить и прославлять станет! – продолжал князь.

Старейшины притихли, принялись унимать младших. Князь набрал воздуху в грудь…

* * *

…И вдруг уединение чародейки было нарушено. С дикими воплями через пещеру понеслись сестры-лихорадки – жалкие изуродованные трупы, если так бывает у того, кто вовсе не жив, – изломанные, лишившиеся рук и ног, залитые своей синей кровью, с жалкими остатками волос на трясущихся головах. Они спасались от кого-то бегством, и почти на хвосте отставшей Знобеи в пещеру ворвалась живая метель – белый волк, сын Велеса.

Галица вскочила, опрокинула чару и бросилась бежать. Вода вылилась на огонь, пламя опало, угли зашипели. Белый волк одним прыжком перелетел через гаснущий огонь и устремился за беглянкой. Нырнув в темную нору, она запнулась, упала… Но едва ее тело коснулось земли, как женщина исчезла и вместо нее вскочила собака – среднего размера, рыжевато-бурая, с вислыми ушами. Враг был крупнее и сильнее; понимая, что он пришел за ее смертью, собака мчалась с такой скоростью, будто у нее восемь лап.

Бежать глубже в Навь она не могла – она уже спустилась до предела своих возможностей, и дальше ее начинало тянуть вниз, темнота принималась давить, как вода на утопающего, не позволяя вновь подняться к миру живых. Поэтому собака стремилась вверх, надеясь затеряться в круговерти велика-дня, дня перелома, когда земное и небесное, явное и навное перемешано между собой. Они летели по отноркам вверх, вот уже вокруг шумел лес, собака металась, надеясь сбить преследователя, но волк отставал самую малость, и она уже ощущала на своей спине его горячее яростное дыхание.

…А князь Вершина все стоял, держа братину и глядя перед собой, будто забыл, о чем говорил. Внезапно оставленный без руководства, он растерял мысли и забыл заготовленные слова. Родичи недоуменно и тревожно переглядывались, Богорад нахмурился, понимая, что рано обрадовался выздоровлению князюшки…