Солнце встает из-за Лувра

Пока он был один на один с женщиной, он сидел. Когда я появился в кадре, все изменилось. Ему пришлось быть готовым к любой неожиданности.

– Да, не очень крепок. Хотел бы я знать ту сволочь, которая поддела меня на своей таратайке…

– Да, это забавно,– сказал я ему.

– Что такое?

– Заплати, и я найду тебе твоего лихача. Ведь я детектив…

– Теперь уж ненадолго.

Я пожал плечами и улыбнулся Женевьеве:

– Добрый вечер, дорогая…

Она потерянно посмотрела на меня. Потом закрыла голову руками и зарыдала. Казалось, вот-вот у нее начнется нервный припадок. Ее чулок сверху был кружевной и держался на подвязке с модной застежкой. Ларпан выкрикнул грязное ругательство, очень оскорбительное, по адресу своей любовницы.

– Заткнись,– сказал я ему.

– Жалкий идиот,– ухмыльнулся он на это.

Женевьева постепенно успокоилась. Она подняла залитое слезами лицо. С трудом дернув головой, я указал ей на валявшийся на столе номер «Крепюскюль», открытый на той самой знаменитой статье Марка Кове.

– Я говорил тебе, дорогая. Это была глупость. Вот что привлекло сюда находящегося у тебя завистника. Когда он прочел в больнице статью, то стал себя спрашивать, в чем тут дело. Возможно, вообразил себе Бог знает что и решил выяснить. Тогда он удрал из больницы, хотя далеко еще не поправился. Раздобыл пушку и эту пару усов, чтобы его не узнали служащие в отеле, если встретят. Привидение могло наделать много шума. А сюда он проник, по-видимому, через черный ход. Так ведь, Ларпан?

– Не твое дело.

Вдруг Женевьева встала. Он направил на нее голубоватый ствол пистолета.

– Я хочу уйти,– простонала она.– Дайте мне уйти.

– Садись,– проворчал Ларпан.

– Послушай-ка,– бросил я ему.– Что ты собираешься делать? Долго ты нас будешь держать здесь?

– Я?

Он пренебрежительно пожал плечами.

– Я собираюсь уйти. После того, как выстрелю. В вас обоих. Мои раны не позволяют мне повернуться к вам спиной. Я устрою все, как надо. Трагические любовники. Двойное самоубийство. Все, как надо,– говорю я вам.

– Ладно. Ты нас пришьешь и уйдешь. А потом?

– Не твое дело, чем я займусь потом.

– Потом ты пойдешь забрать свою картину, продашь ее и уедешь жить куда-нибудь подальше.

– Точно.

– Нет, месье.

– Что такое?

– Я говорю: нет. Я добавил месье по ошибке. Картины за зеркалом больше нет, Ларпан.

Я думал, что он не сможет удержаться, чтобы не выстрелить в меня. Большой автоматический пистолет задрожал в его руке, и я приготовился к худшему.

– Проклятье, Бюрма! Повтори еще раз!

– Картины за зеркалом больше нет.

Ценой сверхчеловеческого усилия он взял себя в руки.

– А где она?

– Если ты хочешь это узнать, старина, надо дать нам спокойно уйти: Женевьеве и мне. Но я предупреждаю тебя: у меня такое впечатление, что с некоторого времени эта картина сильно упала в цене. Вокруг нее столько мертвецов, что будет трудно найти покупателя. Но в обмен на мою жизнь и на жизнь Женевьевы я отдам тебе картину. Мне плевать на Рафаэля, в конце концов.

– Ты рассказываешь сказки.

– Так ты у нас ловкач, Ларпан, да? Исключительная личность? Тебя не обставить, а? Ты прав. Все это сказки. Я сказал: картины за зеркалом больше нет…

– Дальше…

– Охотно. Итак, все это сказки. Тот факт, что жили-были два близнеца, довольно похожих друг на друга, что могло бы обмануть кого-либо, кто не очень хорошо их знал и не видел вместе, тоже сказки. Хочешь еще сказочки в том же роде?

Он приподнял брови, как клоун:

– Я считал тебя простофилей!

– Так что? Сказочки у простофили?

– Рассказывай все, что знаешь, Бюрма. Я посмотрю, блефуешь ты или можно верить твоей истории.

– Ты можешь поверить ей сразу. И прекрасно знаешь это.

– Рассказывай все-таки.

– С удовольствием. Я очень люблю покрасоваться. Особенно перед дамами…

Я нежно и грустно улыбнулся Женевьеве.