Солнце встает из-за Лувра

Глава пятнадцатая ПЕРВЫЙ МЕРТВЕЦ… И ПРОДОЛЖЕНИЕ

– Чертов Лёрё! – усмехнулся я.

Я опять принял лежачее положение на кровати. Элен у моего изголовья, одета, при шляпе, готовая уйти с пакетом под мышкой.

– Боже мой!– повторила она в сотый раз.– Итак, этот Лёрё, этот безобидный Лёрё…

– Я расскажу вам потом. А сейчас напомню вам о двух вещах. На этой улице, против помещения Секретариата Изящных Искусств, немного выше, находится здание, в котором Робер Удэн поместил свой театр иллюзионистов. Изящные искусства и фокусы. Это все. Для меня это забавное сочетание. А скажите, из зеркала я вытащил нечто лучшее, чем кролик, не правда ли? Три миллиона, Элен, если Флоримон Фару сдержит свое слово. А если нет, то я сбагрю эту картину Корбини…

Внезапно я вздрогнул. Действительно я немного витал в облаках. Забыл, что пока я заботился о своем здоровье и прочих вещах…

– Корбини… если он еще жив. Сегодня вечером не было новостей от Заваттера?

– Нет.

– Тьфу, черт! Мне надо пошевеливаться.

– Вы сегодня уже достаточно хороши. Примите это успокоительное.

– Потом. Итак, вы все хорошо поняли?

– Да. Я иду к моей матери спрятать эту штуку в шкафу, который она открывает только 36-го числа каждого месяца.

– Отлично. Завтра увидимся.

– А что касается Лёрё…

– Потом. Я расскажу вам потом.

– Нет, это я вам расскажу. Раньше я не сочла нужным поставить вас в известность. Вам было так плохо. Недавно Ребуль звонил в контору. Но не для того, чтобы сообщить, что все идет нормально. Он звонил, чтобы сообщить вам, что сегодня после полудня Лёрё удрал из госпиталя.

* * *

После ухода Элен через десять минут я, в свою очередь, покинул отель с сюрпризами, закутанный в куртку с капюшоном, одолженную у Октава Мире. Не будучи еще способным плясать на канате, я тем не менее двигался без особых усилий по прямой линии, и когда смотрел на свои ноги, мне не казалось, что тротуар прыгает мне в лицо. С молоком пантеры в желудке и с пушкой под мышкой я буду вполне в состоянии устроить небольшой фейерверк. Прежде всего я зашел в Агентство. Отсутствие легавого на улице. Никакого подозрительного типа перед дверью. Никакой мрази на лестнице. Ни одной сволочи в конторе. Я сделал хороший глоток известной микстуры, поменял рубашку, вооружился своей артиллерией, опять одел ту же куртку и пошел в тихой и холодной ночи по направлению к отелю Трансосеан.

Я прошел мимо стойки администратора, снисходительно поприветствовал дежурного и направился прямо к лифтам. Пока цербер сформировал в своем мозгу вопрос ко мне, я был уже на четвертом этаже. Там я вышел из лифта и поднялся еще на один этаж пешком. Коридоры, освещенные ночниками, были погружены в сон. Проходя мимо двери одного номера, я услышал храп его постояльца. Дойдя до двери Женевьевы, я нагнулся и приложил ухо к замочной скважине. Из номера доносился приглушенный звук голосов. Я вытащил из кармана небольшое приспособление, которое служит мне, чтобы прочищать трубку, а также еще для кой-чего другого. Набор никелированных стержней для рассеянных господ, забывающих свои ключи. Личинка замка сдалась быстро, как легкомысленная женщина, но с меньшим шумом. Перед салоном был крошечный вестибюльчик, предназначенный смягчать шум. Обычно его дверь закрыта, но, поскольку это был мой черный день, на этот раз оказалось не так, и собеседники, находившиеся в салоне, увидели меня сразу, как только я вошел.

Женевьева растянулась на своей кушетке в невиданном еще мною экстрасоблазнительном платье – декольтированном, прилегающем, возбуждающем и все прочее. Но тем не менее сама Женевьева имела жалкий вид: непричесанная, плохо накрашенная, с глазами, красными от слез.

Тип, сидящий в кресле, видимо, был хорошо воспитан, он встал при моем появлении. Человек зрелого возраста – около пятидесяти – с крупными и жесткими чертами лица, плохо выбритым подбородком, большими усами, довольно пышной, слегка поседевшей шевелюрой. На нем был строгий, темный, почти черный, пиджак, такой же жилет и брюки в полоску, как у шефа секции в универмаге. Он казался слегка неестественным в этой одежде. Может, у меня сложилось такое впечатление, поскольку я знал, что она не его. Видимо, у него болела одна нога, и он ею не владел полностью. Левой рукой он опирался на толстую палку, в правой держал крупнокалиберный автоматический пистолет из вороненой стали, который при комнатном освещении то и дело испускал поэтические блики.

Это был мой черный день. По идее, я не мог не вытащить мою пушку перед тем, как начинать возню с замком. Теперь уже поздно. Ну что ж, придется играть клоуна. Я вошел в салон:

– Салют, Ларпан,– сказал я.

* * *

– Не подходи слишком близко, Нестор Бюрма,– посоветовал он мне.– Отойди вон туда в угол и не двигайся. Положи руки на затылок, если тебе не трудно…

Мне это было трудно. Больно. Но я ничего не сказал и положил руки на затылок.

– Я еще не очень окреп,– продолжал он.– Можно даже сказать, совсем не окреп…

С трудом отступая назад из-за своей больной ноги, он прислонился наконец к стене, держа нас под прицелом – Женевьеву и меня.