Солнце земли Русской

Глава четвертая ГОРЕ АЛЕКСАНДРА

Он мучительно вспоминал, как несколько раз, бывало, приходилось отвешивать Савве добрую оплеуху. А однажды даже и побил его, помнится. Это было в тот день, когда они после невского одоленья вернулись в Новгород. Тогда, вопреки своему правилу не пить хмельного, Александр слишком часто поднимал свой кубок и к вечеру на радостях опьянел. А Савва — тот и вовсе вдрызг напился, вновь принялся оплакивать Ратмира, бить себя в грудь и некрасиво вскрикивать: «Прости, Ратмирушко! Простишь ты меня аль нет?» Раз сказал ему, чтоб прекратил, другой раз, а тот не унимается. Да еще, когда в третий раз было ему сказано, дерзко ответил: «Отойди от меня, Славич! Не то я за себя не отвечаю!» Ну и пришлось треснуть его со всего маху. Он, бедный, в угол так и улетел. Хоть и силен, как медведь, а пьян был непомерно. Улегся там в углу и рычит: «Ну держись, Славич! Не жить тебе теперь!» И Александр, рассвирепев, подскочил, поднял его — и еще несколько раз кулаком прямо в харю.

И вот теперь, спустя почти два года, вспоминая об этом, князь чувствовал жгучий стыд за свой тогдашний гнев. Ну ладно, первая заушина, она была необходима. А вот зачем он поднял Савву из угла и еще бил… За это теперь ему было невыносимо стыдно. Так стыдно, что спирало дыхание и нечем становилось дышать. И вся спина холодела. И тоска тяжелой пеной поднималась из живота к горлу.

Шел третий день с того утра, когда они покинули Узмень, оставив там умершего Кербета и умирающего Савву. Раны у обоих были таковы, что оставалось удивляться, как это Кербет до полуночи дожил, а Савва еще и утром, когда уезжали, жив сохранялся.

И зачем он его отпустил в это дозорное сражение у селения Мост! Никак он теперь этого не мог понять и простить себе.

— Славич! Не держи! Голубчик, разреши! Сил моих нету, до чего же руки чешутся познакомиться с немцем! Ну ты же знаешь, что меня ихнее оружие не берет.

— Не знал бы, так и не пустил бы. Ладно, будь при Кербете. Да смотри, чтоб оба живыми вернулись.

О Боже! Зачем он согласился с этим дураком! Зачем проявил мягкодушие! Как ему теперь без дорогого Саввы вести с немцем решающее сражение? Он так привык иметь его у себя одесную, дерзкого, взбалмошного, но надежного и верного отрока. Поменялись его оруженосцы. После Невы левым отроком вместо незабвенного Ратмира стал Ратисвет, а теперь, после Моста, и правый сменился — вместо Саввы пришлось назначить Терентия Мороза. Славный парнишка, сын прусского ритаря Михаила, который тогда вместе с Андрияшем прибыл в Торопец на Александрову свадьбу да так и остался служить русскому князю вместе с двумя другими товарищами, принял нашу веру, языку обучился, сына к себе призвал. Сын был Герменрих, а стал Терентий. И по-нашему гораздо лучше и быстрее своего отца выучился балякать. И не отличишь его, не скажешь, что бывший немец.

Взяв Терентия к себе в оруженосцы, Александр дал понять бывшим немцам, что полностью доверяет им накануне битвы с их некогда соратниками. И они — Ратша, Михаил и Гаврило — поняли это и приняли с благодарностью. Хорошие из этих немцев получились русские. Ратша, тот, как оказалось, и вовсе по своему происхождению был из онемеченных русских, потому быстрее всех нашу речь осилил. Двое его друзей до сих пор в русских словах путались, хотя тоже довольно бойко изъяснялись по сравнению с тем, что было два-три года назад. Немецкое прозвание Гавриила — Леерберг — постепенно превратилось в Лербик. А Михайлово — Кальтенвальд — перевели на русский язык, но не полностью — Холодный Лес, а упрощенно — Мороз. Так их теперь и звали — и отца, и сына — Михайло Мороз да Терентий Мороз.

Но Ратша, как бы то ни было, более других немцев у нас прижился. О нем как-то и не помнилось, что он в прошлом ритарь орденский. Глядя на него, едущего неподалеку на своем мышастом коне греческой породы, Александр вспоминал то давнее словопрение о чесноках. Их тогда еще называли «жидовниками» и «спинозами». В самый день получения известия о свеях происходило дело. Они тогда сидели и мирно беседовали — сам владыка Спиридон, Александр с Саночкой, Костя Луготинец, Савва, Ратмир, Юрята Пинещенич, Гаврила Олексич, Сбыслав, ловчий Яков, Домаш да вот этот самый Ратша. Кербета, кажется, не было. И вот, подумать только, половины из них уже нет в живых! Ни Кости Луготинца, ни Ратмира, ни Юряты, ни Домаша Твердиславича, ни Саввы…

Эх вы, дорогие мои, Ратмир и Савва! Спорить тогда взялись из-за тех спиноз, до вражды и взаимной ненависти дошли. А ты, Савва, готов был те жидовники Ратмиру в глотку запихнуть, до того обозлился на него, что он их предлагал в боевом деле использовать. Да если бы не жидовники, которые теперь стали называться «чесноками», то из Мостовской битвы и тело бы твое не смогли унести. В миг погони, когда тебя и Кербета, израненных, спасали от поругания, пущены были в ход кованые закорюки. И тем остановили немецкую жадную ораву. А может, и жизнь тебе спасли?