Солнце земли Русской

— Ну что ты, Саныч! — успокаивала его Саночка. — Дверобой мой милый, сладыш любимый, бабёныш, не́едь моя! — перебирала она все лучшие его прозвища.

А он подолгу оставался неутешен, чувствуя, что кончается эта нераздельная дружба с матушкой. И вот наступил день, начавшийся удивлением и удивлением завершившийся. Утром Саныч уселся на свою детскую посудину, и когда напрягся, присутствовавшие при сем Александра, подружка Малаша и повитуха Алёна отчетливо услышали, как что-то внутри той посудины звякнуло. Озадачившись, они дождались, покуда Василий докончит дело, потом Малаша сняла княжича с посудины, а Алёна, покопавшись внутри, извлекла из детского помета серебряную пенежку.

— Гляньте-ка, что у нашего Силисаныча в прагах обнаружилось! — воскликнула она радостно. — Да ведь это же тот самый сарацинский дирхам[116], который я давеча потеряла и никак нигде не могла отыскать!

Весть о том, что княжич с утра серебряную монетку испражил, быстро разнеслась по всему Переяславлю, и все почему-то сочли ее за доброе предзнаменование. В тот же день оно и сбылось — до самого вечера княгиня смеялась, вспоминая и вспоминая утреннее событие, а к вечеру начались схватки, и она довольно легко разродилась. Вот только утробничек оказался не мальчиком, а девочкой.

— Утром было диво, а вечером — дева, — заметила по сему поводу повитуха, благополучно и добросовестно исполнив свои обязанности. За это Александра Брячиславна велела отсыпать ей столько серебряных дирхамов, сколько хватило бы на хорошее, нарядное ожерелье.

В последних днях Масленицы новорожденную девочку крестили и дали ей имя святой самарянки, принявшей смерть от меча во имя Господа Иисуса. Так у Саныча появилась сестра Евдокия.

Глава шестая ОТЛЕТЕВШИЙ

Перед самой кончиной он вдруг пришел в сознание и увидел Александра. Он попытался вспомнить что-то очень важное, о чем хотел всегда сказать Ярославичу, но всё-то откладывал. В избе было темно, только под иконами ярко горели лампады, да сам светлый князь — и Кербет теперь отчетливо видел это! — излучал некое тихое и спокойное сияние.

— Что? — спросил Александр. — Ты видишь меня? Слышишь меня? Можешь ли сказать чего-нибудь?

Кербет хотел ответить, но не мог. Это было так странно. Как во сне. Но ведь не сон. Он смотрел, видел и слышал Александра, а не мог ни рукой пошевелить, ни губами, понимая, что сил едва хватит на сколько-то вдохов и выдохов, не более того. Даже на раздумья, оказалось, нужны силы. Он вспомнил, о чем хотел сказать, и стал разговаривать с князем безмолвно, одним только взглядом.

Помнишь, Ярославич, как мы бежали из Новгорода? Обиженные, опозоренные, злые. Навсегда бежали, чтоб никогда уж не вернуться к строптивой и дурной госпо́де, пусть дальше живет сама собою, воюет с немцами и свеями, орет на своем безмозглом вече, торгует и торгуется, кичится и празднует. Придет времечко, и будет она говорить по-немецки и склонять свою жесткую выю перед чванливыми местерами. Еще и в папскую веру обратится. Одно только худо — обратясь, вкупе с тевтонами придут новгородцы завоевывать для Рима и Риги прочие города Русские — Полоцк, Торопец, Торжок, ко мне в Тверь заявятся, и будем мы с тобой, княже светлый, мою Тверь от них оборонять. Оно, конечно, отобьемся, прогоним их, а ведь обидно!

Помнишь, княже, как во Тверь тогда приехали и несколько дней у меня жили? И Вася твой в мою Людмилу влюбился. Маленький такой, мамкиной грудью еще питается, а как увидит Люду, вытаращится и смотрит не дыша. И все смеются. А я тогда хотел тебе сказать, что надо нам будет хоть кого-то из детей наших поженить в будущем. Людмила, конечно, на три года Васи старше, но жена моя еще дочку родит. Или твоя Александра родит девочку, а я на ней моего старшего, Димитрия, женю. И вот теперь хочу тебе сказать это, а не могу. Видать, умираю. Даже и боли никакой не чувствую. И как это меня угораздило? Насквозь проткнул проклятый немец копьем. Скажи, Ярославич, еще что-нибудь, не молчи! Хорошо перед смертью твой голос послушать.

— Ничего, друже мой, — заговорил Александр, будто услышав мысленную просьбу своего верного соратника, — раз очи отворил, стало быть, жив будешь. Да и тебе ли помирать? Зря, что ли, тебя Кербетом прозвали? Погоди-ка… Запамятовал я, что сие по-вашему, по-тверски, означает. Молчишь? Ну молчи, тебе сейчас лучше силы не тратить. Я сам вспомнил. Кербет значит вязанка. За силушку твою тебя так нарекли сограждане тверские. Верю, вдоволь сил еще в этой вязанке. Хватит, чтобы смерть одолеть. Главное, что вы свое дело сделали, и мы теперь всё знаем о немце. Разобьем его, проклятого! Мы тебя и Савву привезли в село Узмень. Савва тоже поранен. Разгромим местера Андрияша — и вернемся, заберем вас, отвезем в Новгород или во Псков. Там долечим. Эй! Ратисвет! Зови отца Феофана! Кербет очнулся! Ничего, друже мой, сейчас отец Феофан тебе грехи отпустит, еще легче сделается.